Наваждение - Вениамин Ефимович Кисилевский

Почему-то ни разу не встречал белого парня с негритянкой — просто чтобы шли вдвоем по улице, не говоря уже обо всем прочем. Не брезгливей же — хоть и неуместно, гнусно здесь это слово — наши ребята своих соотечественниц. И, думаю, не расовые предрассудки именно мужчин тому причина. Что, никому даже из обыкновенного любопытства не хочется узнать, как любят чернокожие женщины? Боятся, не в пример белым девушкам, людской молвы? Но кто сейчас ее боится? Ну неужели все — все! — парни боятся оказаться не на должной высоте, общаясь с темпераментными, по слухам, негритянками? Если не это, тогда — что? В конце концов, я ведь один из них, наших парней…

А еще эти бесконечные, сплошь и рядом разговоры об эмиграции. Бежать согласны куда угодно — хуже, мол, все равно не будет. Однако ни разу я не слышал, чтобы кто-нибудь порывался, например, в Японию. И вряд ли дело только в том, что уклад японцев откровенно чужд бывшим советским гражданам. В Японии, каждому известно, надо много и тяжело вкалывать. Так что даже высокий жизненный уровень раскосых островитян и отсутствие там безработицы наших не прельщает. Или, может быть, кое-кто все-таки рискнул бы, если бы говорили в заповедной стране хотя бы по-английски?..

Я прислонился спиной к телефонной будке, тихонько рассмеялся. Нашел о чем рассуждать, чем забивать себе мозги за несколько минут до убийства! Хорошо бы я выглядел; увидь меня в те секунды кто-нибудь из моих пациентов или коллег! Стоит уважаемый седеющий доктор посреди улицы и наедине с собой хихикает — подгулял где-нибудь, не иначе. И, между прочим, не ошибся бы — я действительно приложился к спиртному. К чистейшему медицинскому спирту из маленького домашнего загашника. Разбавил его на две трети водой, сделал пару глотков. Не для храбрости. К Севке я должен был заявиться подшофе — искусство требовало жертв. Тогда бы все выглядело правдоподобно — разве поверит он, что я вдруг приперся к нему на трезвую голову? А так все объяснимо — выпил по причине плохого настроения мужик, зашел на огонек после вчерашних посиделок с новой бутылкой — с пьяного какой спрос? Во всяком случае, для Севкиного мировоззрения. Но прежде всего — почти гарантия того, что он, сославшись на дела, не выпроводит меня. Ему выгодней распить со мной по-быстрому, пока его Женька не появился или не появилась, и распрощаться.

В портфеле у меня хранилась не только бутылка. Вот уж подивился бы любой, получивший возможность заглянуть в его недра. Одна шляпа чего стоила! Полушляпа-полупанама, Валя мне ее когда-то купила на юге, от солнца, умирала со смеху. Я ее, по-моему, ни разу и не надевал. Пригодилась через столько лет. А усы, выкроенные мною из старой меховой горжетки! Не очень-то похожие, но для того, чтобы дойти от угла до Севкиного дома и подняться к нему на второй этаж, годились. Лифчик я в газету не упаковывал, бросил так. Чем гаже будет он выглядеть, тем лучше. Темные очки я нес не в портфеле — в кармане.

Я взглянул на часы — двадцать минут девятого. Ходу оставалось минут десять, время пришло. Перед тем, как свернуть за нужный мне угол, вошел в подъезд, надел шляпу, очки, приклеил усы. Один шанс из тысячи, что кто-нибудь опознает меня, входящего в Севкин дом, но и этим одним не следовало пренебрегать.

Волноваться я начал, поднимаясь по лестнице. Сердце затрепыхалось. Глупо сравнивать, но было у меня что-то общее с юным влюбленным, идущим на свидание. Даже всплыло не ко времени в памяти пушкинское «как ждет любовник молодой минуты верного свиданья». Когда-то, помнится, мне казалось неудачным слово «верного». Почему — верного? Куда лучше было бы «нежного» или, например, «тайного». Не один год прошел, пока смог понять, что молодому любовнику для надежды упованья необходимо именно верное свиданье. Меня оно, только что не любовное, ждало через считанные секунды. Но сначала требовалось убедиться, что звонившая Севке женщина уже покинула его квартиру, иначе весь мой план катился под откос.

Я, великий конспиратор, спрятал шляпу и усы в портфель, протянул руку к звонку — и неожиданно покрылся весь зябким трусливым потом. Убрал от мертвенно белой и холодной кнопки задрожавший палец, ненавистно сунул руки в карманы, стиснул их в кулаки так, что ногти впились в ладони. Ткнулся плечом в дверной косяк, стараясь утихомирить запрыгавшее еще размашистей сердце…

Читанный в детстве рассказ «Убить человека»… Это в самом деле оказалось неимоверно трудно, не каждому под силу. Даже мне, доведенному до крайности, обитателю другой планеты. Чтобы встряхнуть себя, вспомнил о Платоше. Немного помогло. Затем я начал в сотенный раз прокручивать в уме сценарий встречи. Как я, хмельно улыбаясь, ввалюсь к нему, уговорю, как бы он ни упирался, выпить со мной, обязательно изыщу возможность остаться в одиночестве, плесну в его стакан содержимое лежащего в кармане пузырька. Потом — это страшное потом! — устрою в доме погром, уходя, снова загримируюсь…

Стиснул зубы, сумел-таки заставить себя. Я был не один — Платоша, Вера и Лариса стояли рядом…

Но где-то, глубоко, теплилась надежда, что та женщина еще не ушла. Не пришлось бы мне винить себя — значит, так угодно судьбе. Но она ушла. Женщина, чей приглушенный голос показался мне знакомым…

Я позвонил — и замер в ожидании Севкиных шагов. Ничего не услышал, позвонил снова — заснул он, что ли? Мелькнула мысль, что настолько увлекся он своей гостьей — не до Женьки стало. Подождал еще немного и — знаменитая троица — опять вдавил пальцем кнопку. Резко, требовательно прозвучал звонок, но снова ни шороха вслед за ним не последовало. Я машинально, прежде чем уйти, потянул на себя дверную ручку. Дверь оказалась незапертой, открылась…

Чего-то вдруг испугавшись, я переступил порог, негромко позвал Сидорова. Ничего в ответ не услышал, миновал коридор, заглянул в комнату…

Севка был один. Сидел за столом, уронив голову на скрещенные руки. Поза его мне сразу не понравилась. Я подошел, приподнял его голову. На меня пусто глянули два безжизненных глаза с широченными, чуть ли не во всю блеклую радужку черными зрачками. Слишком много повидал я на своем веку смертей, чтобы ошибиться в этой, — Сидоров был мертв. И судя по тому, что начал он уже остывать, мертв давно, не меньше двух часов, реанимационные мероприятия не требовались…

Я подошел к окну, выглянул зачем-то на улицу, потом медленно, обстоятельно, по кругу осмотрел комнату. Стол, с опрокинутой