Наваждение - Вениамин Ефимович Кисилевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне казалось, что я схожу с ума. Или уже сошел. Сюжет из кошмарного Стивена Кинга, так любимого моей женой. Один к одному картина, что должна была остаться в комнате, когда уйду «я». «Я» — какая-нибудь привокзальная заблуда или любая другая шлюха, до которых так падок был Севка: «отключила», обворовала и скрылась… Но это был не я, а если не я, то зачем ей, той, не мне, убивать его, какой смысл?
Осколками сохранившегося разума я понимал, что должен поскорей убраться отсюда. В любую секунду кто-нибудь мог войти, застать меня наедине с мертвым хозяином квартиры. Метнулся ко входной двери, закрылся изнутри. Возвращаясь в комнату, испугался вдруг, что все это какая-то грандиозная мистификация, устроенная способным на любую пакость Сидоровым. Войду сейчас — а он зыркнет на меня своими водянистыми глазами, блеснет в ухмылке золотой зуб:
— Что, неувязочка вышла, Платоныч?
Но Севка, в одних трусах, лежал на столе в той же позе. Я подошел к нему, снова приподнял его голову, всмотрелся в безжизненное лицо. Потом осторожно опустил ее, перевел дыхание, еще раз, прежде чем уйти, оглядел разгромленную комнату. Мой блуждающий взор наткнулся на узкий коричневый прямоугольник возле ножки стола. На негнущихся ногах я приблизился, поднял, тупо уставился на замшевый футляр для очков, прожженный сигаретой…
Сжимая его в кулаке, я добрел до застланного измятым покрывалом дивана, со стоном, точно вновь рассвирепел мой затаившийся радикулит, сел. Дорого бы дал, чтобы остались какие-либо сомнения, но знал уже, наверняка, бесповоротно знал: это ее футляр. Та семичасовая женщина, то телефонное Севкино «солнышко» — моя жена. В бессильной ярости пнул валявшуюся возле дивана подушку. Она взлетела, перевернулась в воздухе, плюхнулась на пол обратной стороной. Я вскочил как ужаленный, подбежал к ней, присел на корточки, уставившись на прилипшую к ее смятому животу скользкую желтоватую кишку…
Легче было умереть, чем коснуться руками. Я подобрал выпавшие из шкафа Севкины носки, брезгливо, преодолевая спазмы тошноты, отклеил через ткань одного носка эту липкую дрянь, завернул в другой и сунул в угол портфеля…
И все это делал я — врач Борис Платонович Стратилатов, отец, дед, муж, до комизма дороживший своей репутацией, много лет старавшийся, чтобы даже тень порока не пала на его чело…
Меня еще хватило на многое. Хватило, чтобы, покидая Севкину квартиру, снова нацепить темные очки и надвинуть на глаза шляпу. Хватило, чтобы оставить входную дверь открытой, — пусть кто-нибудь из соседей поскорей заподозрит неладное, в такую жару труп начнет быстро разлагаться…
А потом сидел в скверике на лавочке, я, вывернутый наизнанку несвежий носок. Смеркалось, вокруг сновали люди, заливались смехом две девчонки на соседней скамейке, где-то громко плакал, капризничал ребенок. Время от времени я доставал из портфеля замшевый футляр, рассматривал его…
Я был более предусмотрителен, чем она, заранее приготовил дозу. Она — то ли не сообразила, то ли не успела. И рисковала сильней меня — ей требовалось больше времени, чтобы накапать из флакона в стакан нужное количество капель, пока Севка отсутствует. Если бы она еще не была близорука… Дуреха, плеснула бы всё сразу, какая разница. И очки не понадобились бы… Боялась, что Севка, пригубив, какой-то не тот вкус почувствует, всполошится?..
Обнаружила ли она свою пропажу? Если да, то сейчас ей не позавидуешь. Но ведь не рискнет вернуться в комнату, где уткнулся головой в стол мертвый Сидоров… Бедная Вера… Я вскочил, заспешил к трамвайной остановке.
Казалось, никогда я не доберусь до своей квартиры, до телефона. Ворвавшись к себе, лихорадочно завертел телефонный диск. Трубку долго никто не брал, но мне следовало запастись терпением — знал, что, кроме Веры и дежурной санитарки, никого в глазном отделении нет. Не меньше десятка длинных гудков я услышал, пока прозвучал надтреснутый старческий голос:
— Глазное.
— Пригласите, пожалуйста, Веру, — попросил я. На всякий случай добавил: — Это ее муж.
— Занята Вера, — сказала женщина, — уколы делает. А чего ей передать? Чтобы вам позвонила?
— Не надо, попозже сам перезвоню. Я вам, кстати, часа два назад уже звонил, никто трубку не снимал. Вера выходила куда-то?
— А куда ей выходить? — обиделась вдруг она. — На работе Вера. Ну, может, во дворе с больными разбиралась, вы же знаете, какие они у нас, в глазном.
— Знаю, — не стал я вступать в дискуссию. — Всего вам доброго.
Вере я позвонил через полчаса. И были это несладкие полчаса. Удалось пока выяснить только одно — санитарка, единственная работавшая с ней сотрудница, не догадывается, что медсестра куда-то отлучалась. Как долго не было Веры в отделении? Халат в сумку, машина туда, машина обратно, четверть часа, не меньше, у Севки… Трясло, небось, как в лихорадке, когда тем грязным платком стирала отпечатки пальцев с бутылки и стаканов, немудрено, что не заметила, как футляр на пол соскользнул…
И еще об одном вспомнил я — о недавнем нашем разговоре после прочитанной в «Комсомолке» статьи. О том самом препарате, которым лишали сознания ищущих приключений мужиков ушлые авантюристки. Вера возмущалась вместе со мной — раздобыть такой флакончик в ее же, к примеру, отделении ничего не стоило…
На этот раз трубку сняла сама Вера.
— Как дежурится? — спросил я.
— Нормально, — ответила, — один только старичок, вчера катаракту делали, отяжелел. А почему ты звонишь, случилось что-нибудь? — Голос ясный, спокойный, не сравнить с тем невнятным, что звал к телефону Сидорова.
— Да книжка мне одна понадобилась, синяя такая, по хирургическому лечению щитовидки, нигде найти не могу. Тебе случайно на глаза не попадалась?
— Не припомню что-то, — протянула Вера.
— Жаль, — вздохнул. — Я тебе уже звонил часа два-три назад, никто не ответил.
— Дверь, наверно, в ординаторскую, где телефон стоит, закрыта была, не слыхала. Или во двор выходила овечек своих посчитать — разгулялись стариканы по теплу, морока с ними.
Она великолепно владела собой, даже способна была шутить. Всего лишь через три каких-нибудь часа… Смог бы я так?
— Ну, ладно, спокойной тебе ночи. До завтра.
— До завтра, — сказала она. — Не забудь после ужина масло поставить в холодильник, а то растает до утра. — Даже о масле не забыла…
Завтра нам увидеться не пришлось. И вообще до сегодняшней ночи мы с Верой не встретились. А теперь уже не встретимся никогда.
