Интервью длиною в годы: по материалам офлайн-интервью - Борис Стругацкий

Вы, конечно, сразу же оговорили, что хотя и не любите Шекспира, но не станете об этом распространяться, кроме как за дружеским столом, однако все-таки — уж больно любопытно. Тем более, что Румата его даже переводил на арканарский, значит, видимо, любил.

Viktor Schneider. Goettingen, Германия — 05.07.98

Помните анекдот: «Гоги, ты любишь помидоры?» — «Кушать — люблю, а так — нет». Так вот, очень похожие у меня отношения с Шекспиром, с той лишь разницей, что «так я его люблю, а читать — нет». То же самое мог бы я сказать относительно множества писателей, как правило — великих, которых я бесконечно уважаю, ценю, благоговею перед которыми, но читать — не могу. Гессе, Пруст, Мильтон, Джойс, почти весь Тургенев, почти весь Томас Манн: они НЕ МОИ, они для меня, словно китайская музыка для европейца. Между прочим, многое для меня в Шекспире пропадает из-за того, что Мастер имел обыкновение писать стихами, — прозаические куски, часто у него попадающиеся, я читаю и перечитываю с наслаждением.

Насчет Толкина. Почему же все-таки Вы не можете читать его книги? Я не могу читать некоторых авторов либо потому, что скучно, либо трудно воспринимать. О Толкине, кажется, такого сказать нельзя. Принципиальное ли это нежелание читать фэнтези, уводящую от реальности, или причина в чем-то другом?

Полуянов Юрий. Тюмень, Россия — 09.04.01

Ничего принципиального! Просто НЕ ИДЕТ Я уже приводил аналогичные примеры, когда автор (у меня) «не идет»: Гессе, Томас Манн, Стендаль, вообще большинство «французов»… Я могу, конечно, их читать, но ценой большого напряжения и без всякого удовольствия (за редким исключением: например, у Томаса Манна очень люблю и много раз перечитывал «Феликса Круля»). Почему это происходит, судить не берусь. По-моему, это как любовь. Бывает ведь: и красавица, и умница, вообще — королева, а ведь не нравится ни в какую и даже неприятна… Почему? Почему мы что-то любим, а что-то терпеть не можем? «Зачем арапа своего младая любит Дездемона, как месяц любит ночи мглу? Затем, что ветру, и орлу, и сердцу девы нет закона!..»

В «Хромой судьбе» описан прибор «Изпитал». Скажите, в чем действительно заключается ценность литературного произведения (простите за тривиальность)? Как Вы относитесь к мнению, что единственная ценность книги — убивать время, доставляя удовольствие, и незачем учиться жизни по книгам?

Юрий. СПб, Россия — 26.04.00

Такая точка зрения на литературу тоже имеет право на существование. Но, согласитесь, она не столько определяет ценность книги, сколько характеризует самого носителя такого мнения. Я, впрочем, с большим скепсисом отношусь также и к определению: «книга — учебник жизни». Человек учится жить, становится самим собой прежде всего под воздействием друзей, родителей, школы, работы, конкретных перипетий… и т. д., и т. п. — литература в этом перечне занимает, может быть, только…надцатое место. (Хотя, разумеется, бывают и исключения, может в жизни отдельного человека встретиться «книга-революция», переворачивающая «естественный» ход биографии, но это — большая редкость.) Никакого единого для всех определения «ценности литературного произведения» не существует и быть не может, как не существует единого понятия о физической красоте человека, или абсолютного представления о счастье, или, наконец, единого представления о вкусной еде. De gustibus non est disputandum — «о вкусах не спорят». А ценность литературного произведения есть понятие сугубо вкусовое. Для меня лично самое ценное в книге — это ее способность вызывать сопереживание судьбам ее героев. Чем сильнее сопереживание, тем ярче книга, тем сильнее впечатление от нее, тем эффективнее ее воздействие на меня.

В повести «Хромая судьба» у Вас прозвучала очень хорошая мысль о том, что литература бывает только хорошая, все остальное следует считать макулатурой. Но что подразумевается под «макулатурой»? Никому не нужные книги, похороненные на пыльных полках библиотек? Сейчас издается огромное количество бульварных изданий — эротика, дамский роман, боевики, фантастика, к сожалению, тоже. Издание такого рода литературы (очень не хочется называть это литературой) выгодно, потому что читают, и читают много (в отличие от классиков). Однако литературная ценность этих книг минимальна. Им не грозит переиздание, но куда отнести эту бульварщину? Литературой это не назовешь, но и макулатурой тоже.

Полуянов Юрий. Тюмень, Россия — 23.02.01

А что, собственно, мешает нам назвать эту бульварщину макулатурой? Согласитесь, это вопрос терминологический. Вы заблуждаетесь, когда полагаете, что признаком макулатуры является отсутствие на нее потребителей. Литературы без потребителей — вообще не существует. Как не существует такой еды, на которую не найдется свой любитель. Проблема деления литературы на достойную этого звания и не достойную есть, увы, вопрос чисто вкусовой. Никто не докажет мне, что какой-нибудь «Пупкин с картинками» есть литература. Но точно так же никто и никогда не докажет поклоннику «Пупкина», что поклоняется он макулатуре. Я уже писал здесь, кажется, что единственным обнадеживающим (в этом море релятивизма) обстоятельством является то, что существует, все-таки, некий определяющий вектор: практически всякий поклонник Гете и Толстого проходит через этап восхищения «Пупкиным», но совершенно не наблюдается картина обратная, — когда ценитель Толстого превращается вдруг в поклонника «Пупкина». Разве что — в силу наступления общего старческого маразма.

По поводу «образованный человек = квалифицированный читатель». Как Вы считаете, умение читать дано каждому или это тоже надо УМЕТЬ? И не каждому дано понять, о чем ведется речь в отдельно взятом произведении? И можно ли считать домохозяйку, читающую бульварные романы, образованным человеком?

Максим Вашкевич. Минск, Белоруссия — 24.07.03

Квалифицированный читатель тот, кто получает высокое наслаждение от самого процесса чтения. Для него чтение книги это всегда череда маленьких (а иногда не таких уж и маленьких) открытий. Книга для него — как для гурмана изысканное блюдо, не еда, а сложный букет наслаждения и вкуса. Не хочу обидеть домохозяек (среди них полно достойнейших людей), но большинство из них не столько перечитывает, сколько читает, потому что книга для них есть лишь источник сюжетной информации и, в какой-то степени, материал для самого простого сопереживания: что книжку прочесть, что с соседкой, с дачи приехавшей, поболтать всласть — примерно одно и то же. В этом смысле искусство чтения может оказаться и природным даром, который не каждому дан. Но это не редкий дар, его легко развить, если попадется вовремя под руку хорошая библиотека и умные друзья.

Часто в Ваших интервью встречаются слова о квалифицированном читателе — о том, который перечитывает. Получается, что и квалифицированный писатель — это тот, которого перечитывают? Как Вы считаете? И может ли писатель влиять на повышение своей «квалификации»?

Ольга. Нижний Новгород, Россия — 25.08.03

Обычный читатель просто читает, снимая верхний слой смысла и сюжета, — с тем же (примерно) чувством и с тем же удовольствием, которое получают от разговора с бывалым человеком и хорошим рассказчиком. Квалифицированный же читатель — наслаждается текстом (и подтекстом), выискивает скрытые смыслы, находя радость и в новом открытии для себя текста и в повторении уже известного (когда радует уже не только ЧТО сказано, но и КАК тоже). Поэтому любовь к перечитыванию верный признак квалифицированного читателя, хотя и несколько формальный, я согласен. К писателю это определение не относится. Просто писатель, которого любят квалифицированные читатели, имеет (по-моему) больше оснований гордиться собой, чем тот, которого жадно проглатывают и откладывают в сторону, навсегда.

Ваше отношение к книгам с продолжениями, т. е. к сериалам. Не кажется ли Вам, что после третьей книжки, как правило, появляется вымученность и некая зажатость? Исключения очень редки. Как Вы думаете, из-за чего это происходит?

Александр Шелудько. Кондрово, Россия — 29.06.03

Я могу опираться только на личный опыт. Каждый раз, когда задумывается и пишется новая вещь, автор стремится (сознательно или бессознательно) выложить по заданной теме ВСЕ, что есть у него в душе и в мыслях. Поэтому, работая с продолжением, он, как правило, сталкивается с нехваткой материала, — он чувствует себя (по отношению к данной теме-идее) как бы «исписавшимся», ему нечего больше сказать и ему неинтересно об этом думать. В этом, я полагаю, основная причина «засушенности» почти всех продолжений. Хотя существуют (как всегда это бывает) и исключения: трилогия Дюма, например. Или «Петр Первый» Толстого. Впрочем, такие исключения только подтверждают правило: значит, все, что знает, думает и чувствует по поводу заданной темы автор, ему не удалось вложить в «первый том».