Собрание стихотворений - Борис Чичибабин

РАЗДЕЛ 3

Стихотворения из архива поэта{480}

(рукописных сборников, не публиковавшиеся при жизни Бориса Чичибабина)

Из рукописного сборника

«Ясная Поляна. Реалистическая лирика» (1952)

Книга 1. Север

* * * У слабых вечно сильный виноват{481}.Кто сердцем скуп, тех радость не касалась.Есть чудаки, кому дорогой в адТропа их лет чудесная казалась.

И кто из нас в героях не бывал,Не корчил губ трагической гримасой,Покуда, смехом ранясь наповал,В конце концов не шлепался, промазав?

Я не хочу ничьих играть ролей:Ни школяра, ни циника, ни Будду, —Тем паче здесь, тем более при ней,Кого любил и век любить я буду.

Такой как есть, не мал и не велик,Я жил как все, трудился, как и каждый,А хохотал, а пел за четверыхИ был исполнен ярости и жажды.

Любил в полях цветение хлебов,Здоровье, женщин, музыку и все то,Что есть душа, что есть сама любовь:Всю прелесть мира, собранную в соты,

И знать не знал про белые снеги,Про пенье вьюг над плеском ополонок,Как мяса клочья падают с ногиИ птицы в небе гибнут, захолонув.

Когда ж мой час единственный насталЛюбви-судьбы, несбыточной и грозной,Я бросил все, в те гиблые местаБежал на лед, на ветер тот морозный.

Из десен кровь бежала по зубам.Согрев нутро махоркою и песней,Я серой солью хлеб мой посыпалИ засыпал под твердию небесной.

Пусть не нажил в скитаньях ни гроша,Но не с кем мне меняться и делиться,И жизнь была ясна и хороша,Когда теплели лесорубов лица.

И сто соленых, рубленых раззявКо мне тянулись и смотрели в рот мой,И, улыбаясь найденным друзьям,Стихи стояли крепко и добротно…

Как набивают ягодой бутыльДля полученья славного настоя,Так, в дыме вьюг, от счастья, от беды ль,Я был такой бутылью непростою.

Чтоб людям в мире не было темно,Чтоб милой ласке жечь, не остывая,Сияй, мой свет высокий, надо мной,Сердца и щеки смехом раздувая.

<1948–1951>

* * * Когда почуют северные сосны{482}Приход своей весны,Я вспоминаю прожитые вёсны,Приснившиеся сны.

Из весен тех, далеких и прекрасных,Одна была такой,Что свет ее сияет, не погаснув,И светит далеко…

Облиты тьмой прохладные аллеи.Одна к одной тулясь,Стоят в цвету акации, белея,И смотрит вниз Тарас.

А мы идем и счастья не скрываем,Не разнимаем рук,Полны любви к деревьям и трамваямИ ко всему вокруг.

Мальчишки чертят классы на асфальте,Толкаясь и галдя,И в волосах твоих сверкают каплиЧудесного дождя.

За этот дождь, за твой любимый лепет,За ту, в цветах, зарю,Благодарю за все, мой грешный лебедь,Навек благодарю.

<1946–1951>

* * * Я рад, что мне тебя нельзя{483}назвать своею милой.Я рад, что я тебя не взялни нежностью, ни силой…

Стрясись подобная беда,давно б истлел в земле я,сильней поплакала б тогда,забыла б веселее,

забыла б голос мой и лик,потом забыла б имя,потом сказала б: «русский бык»и спутала б с другими.

В объятьях многих и чужихне вспомнила б до смерти,что был один такой мужик,длиной подобный жерди.

А так через десятки летв нечаянную полночьнайдешь на чем-нибудь мой следи по-иному вспомнишь.

Назло трагическим ночами прописной моралия рад, что ты была ничья,когда меня забрали.

<1946–1948>

* * * Мне без надежды в горе помнить легче{484}Не то, что сердцу дорого навек,А только стан твой, волосы и плечи,Ярмо колен и боль закрытых век,

И горечь губ, которые вначале,Стыдясь игры, на все кладут запрет,И жар, и стыд, и долгими ночамиГорячий, нежный, сумасшедший бред.

Мне легче так. Но если бы могла тыПонять, на сердце руку положа,Какой тоске, чистейшей и мохнатой,Обречена безумная душа,

Какая боль, ужасная на ощупь,Родится в ней от малости любой,Ото всего, что было нашим общим,Что нас роднило больше, чем любовь,

Как страшно все, что не делю с тобой я,Как жаль тех дум, и счастья, и нужды,И милых книг, что мы читали двое,И что теперь одна читаешь ты.

О, если б можно было все, что порозньПрожили мы, как порванную нитьСобрать по часу, радуясь и ссорясь,И каждый миг вернуть и разделить.

Когда ж случайно и на миг летучийНа грудь прильнет родная голова,Я горькой лаской, темною и жгучей,Перебиваю жалкие слова,

Чтоб снова руки нехотя сплела бы,И волоса б упали на чело,И губы губ, дыша, искали, лишь быОдной душе не помнить ничего.

<1948–1951>

* * * Еще снега не стаяли{485},Не выросла трава,Под певчатыми стаямиНе стали дерева.

И словно теоретикиО страсти говорят,Заладил дождик реденькийНа сто ночей подряд.

Бегут, поют в снегу ручьи,Звенят их голоса.А у тебя снегурочьиЗаплаканы глаза.

Ах, ночи не легко тебеВесною коротать,Когда такая оттепель,Такая благодать,

Что чуть ли не о севе лиБрехня у горожан.Весна у нас на севереБезумно хороша.

И я, влюбившись по уши,Неделю сгорячаБродил с утра до полночиПо рощам, по ручьям.

Божился, и допрашивал,И, ревностью томим,Дежурил под оранжевымОкошечком твоим,

Пока, обнявши ночи стволС листвою из планет,Гадала, с одиночествомРасстаться или нет.

Наверно, скоро сбудетсяЗнакомая беда…Ах, оттепель-распутица,Веселая вода!

<1950–1951>

* * * Снег да ветер… ели да осины…{486}Белый пар над темною рекой…Не такого счастья мы просили,О судьбе гадали не такой…

Мне б навек красе твоей молиться,До зари шатаясь по лугам,Где костер, тревожный и смолистый,Сквозь туман и темень полыхал.

Но сквозь горький чад очарованьяСердце чует холод и метель.Будет страшный праздник расставанья.Ухожу за тридевять земель.

Но и там ручьями золотымиЗапоет сияющий родник:Голубое, ласковое имя,Свет очей, печальных и родных,

Трепет рук, натруженных и теплых…Постарев от горя и обид,Мне приснится весь твой милый облик,Нестерпимой мукою облит.

Как тогда, измучась и озябнув,В зареве горящих губ и щек,Ты войдешь сиянием внезапным,Музыкой, неслыханной еще.

А когда в душе наступит полночь,Тишиной и ужасом даря,Я один приду к тебе на помощьЧерез реки, горы и моря.

Все равно, куда б ни убежала,Сердцем я к рукам твоим приник,Благодарной бурей обожаньяОбожгу потупившийся лик,

Насмешу, утешу и поверю,Понесу по ягодным садам,Не отдам ни лешему, ни зверю,Ни беде, ни смерти не отдам.

<1950–1951>

* * * Я верен темной речи хвой{487}И тишине речных излучин,И мне не надо ничего,Чем я любимую измучил.

Я рад, что я России сын,Что рос у леса в колыбелиБыл только корень той красы,Чьи ветви в небе голубели;

Что лишь начало написалИз песни той, кем был я полон;Что не из книжек небесаИ землю вычитал и понял;

Что был всегда веселью радИ хохотал как ненормальный,Когда стучали дождь и градВ лопатки родича норманнов;

Что в простоте чужих домов,Среди различных лиц и нацийМне было долею данос друзьями дружески обняться;

Что, став над бурею любой,Над речью разъяренных станов,Я стану нежность и любовьБеречь и славить неустанно.

(1948–1951)

             КАЙ[12]{488}

Названье будто римское,О сладостный обычай.По лесу волки рыскаютЗа чуемой добычей.

Гуляют девки по лесу,Галдят у ополонок,У вод, дыханьем полюсаПевуче опаленных.

Болота да овражины,Овражины, болота…А девки те отважныеЕще зовут кого-то.

Свежо березке тоненькой,Дрожит без полушалка.В моем дощатом домикеИ то ничуть не жарко.

Как будто мыши белыеВ моей унылой келье,У ног по полу бегая,Шершмя шуршат метели.

Тружусь, читаю Пришвина,Не плачу, не бушую…Зачем была ты призванаНа грусть мою большую?

<1948–1951>

* * * Ни черта я не пришелец{489},Не страдалец никакой,Плотью слушал леса шелест,Запах рек, полей покой.

Воды сонные синели,Лик румянился земной,Кошки, птицы, пчелы, елиКрепко ладили со мной.

В седине и в блеске СеверОбступал меня вокруг,Он на землю вьюги сеял,Елки выросли из вьюг.

Я любил плоды и зерна,Пыль дорог и даль над ней,В глубине воды озернойВидеть камушки на дне.

И в хохочущем полете,Свечи вечера задув,До зари дышал у плотиВ бело-розовом саду.

Щеки жалил холод зимний,Были весны хороши.Заползая под трусы мне,Копошились мураши.

Я пугал веселых белок,Нюхал зелень, Берендей,Капал сок с березок белых,Тек, липуч, по бороде.

Что мучения, Иосиф[13]?Что обман очей иных?Шел я в шелесте колосьев,Был веселья ученик.

Солнце — брат мой, звезды — сестры.Хорошо громам под статьШумной шуткой, солью остройХлеб насущный посыпать.

Чтобы сердце не скудело,Не седела голова,Нам давай живое дело,А не мертвые слова.

Нам побольше пыла, жара,Чуда жизни, чуда ласк,Чтобы плоть не оплошала,Чтобы радость удалась!

Пой, лесная Лорелея,Низость смерти отрицай,Что улыбка дуралеяСтоит грусти мудреца.

Не позднее 1952

              ЛЕШИЙ{490}

Я — безумный и добрый леший.У меня лесные глаза.С волосатых моих предплечийПо ладоням течет роса.

Я люблю смоляные чащиИ березы в сиянье зорь,И дареных обедов слащеЧерный хлеб и морская соль.

А в лесах запевают птицы,И когда, потрудясь, поем,Без смущения рву страницыЗнаменитых людских поэм.

Простираю до солнца лапы,Ненавижу людской обман.Не стыдясь, богатырь и слабыйПриникают к моим губам.

Все люблю и храню, а пачеРебятишек наивный быт,Запах детский да смех ребячий.Никому не чиню обид.

Налетай, мой любимый ветер,Раздувай нутряной костер!Все мне братья на белом свете,Исключая младых сестер.

И не мне, и не мне отпиратьсяОт всего, чему сердцем рад,От бессонницы, от пиратства,От великих моих утрат.

Не позднее 1952

* * * С благодарностью всем, кого любим{491},Мы в певучие трубы вострубим.Мы прославим как редкостный дарЛесоруба удачный удар,И торжественный труд земледельца,Чтобы Север в колосья оделся,И учителя в дальнем селе,Чтобы людям жилось веселей, —С благодарностью всем, кого любим,С благодарностью северным людям,Кто, с морозу на пальцы подув,Как железо ломает беду,Кто глухой и неласковый СеверПолюбил, приукрасил, засеял.

Не позднее 1952

Книга 2. Солнце на улицах