Рейх. Воспоминания о немецком плене, 1942–1945 - Георгий Николаевич Сатиров

Быстро рассчитались, разбились на подразделения и снова построились, но уже повзводно и поротно. Командиров взводов и рот старший лейтенант назначил из числа экс-пленяг.

— Равняйсь! Смирно! В походную колонну, поротно, левое плечо вперед, шагом… марш!

Пошли, переваливаясь с боку на бок. Хоть и пытаемся держать строй, но на воинство все равно ни капли не похожи. А всему виной чемоданы, рюкзаки и телячьи ранцы, не дающие нам ни шагу ступить свободно. Как ни старались мы разгрузиться в англо-американском и советском секторах Магдебурга, а барахла убавилось чуть-чуть.

Седьмой день топаем по автостраде, перерезающей Германию с запада на восток.

Что за диво эта немецкая автострада! Ей-богу, трудно даже представить что-нибудь более совершенное. Она вся насыпная, с железобетонным основанием. Ее верхний покров образуют большие квадратные плиты, сделанные из какого-то прочного материала. Полотно гладкое как зеркало. Век ищи, не найдешь ни бугорка, ни колдобинки. Посредине дороги проходит полоска, засаженная деревьями, кустарником и травой. Ширина каждой половины полотна не менее 12–15 метров. Автострада нигде не пересекается в одной горизонтальной плоскости какими-либо другими дорогами: они проходят выше или ниже ее. Все это создает такие условия, при которых невозможно предположить какое бы то ни было столкновение машин. Тем более что гужевой транспорт, велосипедистов и пешеходов не пускают на автостраду. Для них устроены специальные дороги и дорожки справа и слева от магистрали. Еще одна особенность автострады: она нигде не проходит через деревни, села, города. Идешь-идешь, а вокруг тебя леса. Даже как-то не верится, что ты в Германии. Порой кажется, будто шагаем мы по необозримым таежным пространствам Восточной Сибири.

У меня такое впечатление, что Восточная Германия значительно беднее Западной. Во всяком случае, об этом невольно подумаешь, когда сойдешь с автострады и заглянешь в иное село, а то и в город. Конечно, и здесь чувствуется довольно высокий уровень материально-бытовой культуры, но все же ниже, чем в Западной Германии. Да и народ не такой живой, веселый, добродушный, как в Гессене.

Всюду вдоль автострады лежат на земле и висят на деревьях различные предметы одежды и обуви. Судя по этому признаку, впереди нас уже прошли десятки тысяч репатриантов. Трудно найти ветку, на которой не висело бы что-нибудь из барахла. Немало поработали и мы, чтобы умножить эти богатства «природы».

В пути встретили Мишу Машкина. Он еще больше вытянулся и вместе с тем как-то сгорбился. Вид у него, впрочем, здоровый и вполне благопристойный. Встретились мы с ним сердечно. Пошли расспросы о Дармштадте, о друзьях. Я узнал много печального: увы, нет в живых Беломара, Козлова и многих других. Зато Мацукин цветет «як та квитнева рожа»[1013]. Он умеет приспособиться к любой среде, к любой власти. Хотел назвать его хамелеоном, но вовремя вспомнил, что к сей рептилии все питают отвращение. А Мацукин, какие бы подлые поступки он ни совершал, был и остается любимцем публики. Во всяком случае, из слов Машкина видно, что Николая Мацукина и сейчас обожают все репатрианты Дармштадта, отлично знающие его связи с начальником гештапо.

Поговорили с Машкиным о первом пленном годе, о баланде из гнилой кольраби, о карцере и о прочем.

— А помните, Миша, ажурные листочки, которые вы срезáли с пайки? Саша Романов злился тогда на вас за непатриотическую манеру кушать хлеб. Он все внушал вам, чтобы вы не уподоблялись фрау или фройляйн. Однако все его попытки были напрасны. Вероятно, вы и сейчас едите хлеб по-прежнему, как фрау.

— Нет, что вы, Георгий! Я совершенно отвык от этой пагубной привычки. У меня сейчас вполне патриотическая манера есть хлеб. Я даже ножом не пользуюсь: беру буханку и почти всю разом запихиваю себе в рот.

Кстати, о хлебе насущном… Уходя из Магдебурга, мы побросали во дворе казармы все продукты. Там их горы остались, а в наших карманах не найти и хлебной крошки. Освободились от продовольствия, чтобы больше унести барахла. Все думалось: наши-то, конечно, накормят в пути. Не тут-то было. Почти всю дорогу мы шли абсолютно без всякой пищи. За семь дней пути каждый из нас получил: 5 сухарей, 200 граммов сушеного картофеля, 1/2 банки мясных консервов, 100 граммов ветчины, 50 граммов сахара. Вот и весь наш недельный рацион. А прошли мы ни мало ни много 200 километров с гаком. Признаться, в последние дни похода братва еле тащила ноги, несмотря на то что почти все уже успели полностью разгрузиться.

Вчера, 6 июня, прибыли в лагерь № 236. Он расположен в сосновом бору, где-то в районе Тёпхена. Впрочем, может быть, я ошибаюсь и город называется Теплицем или Тойпицем. Могу поручиться лишь за то, что недалеко отсюда знаменитый Потсдам[1014].

Путь от Магдебурга до Тёпхена (около 300 км) мы прошли за 7 дней. Ночевали в лесу, обычно на берегу какого-нибудь озера (для нас они все безыменные). Почти все барахло, вывезенное нами из Гессена, развесили на деревьях, растущих вдоль автострады.

В пути потеряли шестерых. Нет, они не убежали, не дезертировали. Они ушли из жизни навсегда: двое утопилось, двое повесилось, один отравился, один перерезал себе горло бритвой.

Когда старшему лейтенанту, командовавшему нашим батальоном, сообщили о шести самоубийцах, он сказал, не задумываясь: «Собакам — собачья смерть[1015]. Раз покончил с собой, значит, виноват перед Родиной. Туда им дорога!» Но старший лейтенант — невежда: он не знает психологии, не понимает и не хочет понять, что творится в душе бывшего пленяги, пережившего ужасы Райша и бредущего сейчас к пенатам своим. Нет, закоренелый негодяй, подлый изменник и предатель, всякого рода продажная тварь цепко держится за жизнь. Человек, лишенный моральных устоев, никогда не решится учинить над собой насильственную смерть. Легко расстаются с жизнью только невинные души, чувствительные натуры, идейные люди. Именно такими и были эти шестеро, покинувшие нас в пути.

Не сделал я и пяти шагов по территории лагеря № 236, как навстречу мне попался Анатолий Диксонов. Их батальон пришел в Тёпхен позавчера. Мы встретились как старые и верные друзья, связанные и общностью идей, и общностью бытия. Хоть и «трудное» (в старославянском смысле слова)[1016] бытие досталось на нашу долю, но оно надолго объединило нас крепкими узами.

Неожиданная встреча в Тёпхене чуть-чуть не исторгла слезы из наших глаз.

В лагере № 236 около 20 000 бывших военнопленных. Живем мы в больших палатках. Кормят нас довольно прилично: 500 граммов хлеба и два раза в день суп.

В Тёпхене расформировали старые батальоны и сформировали новые: солдатские и офицерские. Всех солдат