Наброски пером (Франция 1940–1944) - Анджей Бобковский

достаточно. Переходим к Польше. Финансовый начальник утверждает, что на самом деле французы всегда путают Польшу с Россией и знают лишь несколько польских имен: Мицкевич, Мария Лещинская, Сенкевич, Мария Кюри…

— А Шопен? — кричу я. Протесты. Шопен был французом. Никогда в жизни! Мы начинаем спорить. Внезапно из-за стойки тихо появляется хозяйка. У нее в руках большая энциклопедия Ларусса: «Messieurs — silence!»[302] Она читает: «Frédéric Chopin, compositeur polonais d’origine française»[303]. Пресекает дискуссию, господа снижают тон. «Искусство интернационально», — утешаю я их. Соглашаются. Финансовый начальник посмотрел на часы и пошатнулся — третий час. Он совершенно пьян, дамы смеются. Расходимся. Я сажусь на велосипед и еду в Ла-Мюэт.

Сегодня жена финансового начальника сердилась на меня. Холодно подала руку. «Я до трех ждала мужа к обеду, pommes frites[304], pommes frites в наши дни, и, конечно, все пересохло. Пьер не ребенок, мог бы позвонить…» — и тысяча обвинений в мой адрес. И через каждые три слова POMMES FRITES.

«В следующий раз я вам позвоню», — огрызнулся я. Она кисло улыбнулась.

11.9.1941

В Париже новая мода — стрелять в немецких солдат и офицеров. 6 сентября, 10 сентября и вчера убили нескольких. А теперь немцы расстреляют заложников. Коммунисты таким способом спасают честь французов, которые после войны скажут: «Это мы».

14.9.1941

Вчера Рузвельт произнес воинственную речь. Он приказал своим кораблям стрелять по всему немецкому. И оскорблял немцев буквально уличными словами. Такой хам! Госпожа П., американка по происхождению, сказала мне однажды, что война против Германии в Америке непопулярна и что Рузвельт спровоцирует сначала японцев, а из-за Японии объявит войну Германии. Война против Японии в Америке будет «священной» войной. Это довольно сложно, но сейчас нужно принимать во внимание мнение даже старых идиоток. В конце концов, в дурдоме следует слушать психов. Только бы не все были до конца сумасшедшими.

16.9.1941

Объявления о расстреле десяти заложников. Атмосфера сгущается.

19.9.1941

Опять убили немецкого офицера. До сих пор не поймали ни одного охотника. Хорошо организованная коммунистическая деятельность. Сегодня был объявлен приказ, действующий по всему Парижу: 20, 21 и 22 после девяти вечера нельзя ходить по улицам. Люди, пойманные после девяти, будут заключены в тюрьму в качестве заложников. Генерал Штюльпнагель{21} предупреждает население, что, если убийства немцев продолжатся, он будет вынужден применить более жесткие меры. В то же время он извиняется перед жителями Парижа, подчеркивая, что он знает, что настоящие французы не имеют ничего общего с убийствами, что их совершают коммунисты, но население тоже несет ответственность. Невозможность найти преступников свидетельствует о том, что убийцам помогает и содействует местное население.

Подобное миндальничание потом назовут оккупацией. Несмотря на это, царят всеобщая угнетенность и даже возмущение в адрес коммунистов.

Киев взят. На юге им почему-то фартит. Война на востоке немного затягивается. Читаю сейчас «Куклу» и замечаю, что уже некоторое время копирую Жецкого.

После обеда на Елисейских Полях с Лёлей{22}. Погода замечательная, действительно золотые осенние дни. Мы сидели на террасе кафе и смотрели на толпу, попивая пиво. Я зажег сигарету, потом бросил окурок на землю. Тут же подошла маленькая девочка, подняла его и спрятала в большую банку. Через минуту прошел мальчик с металлической коробкой в руках, уставившись в землю. Теперь около всех кафе в Париже, особенно людных и дорогих, толкутся целые полчища собирателей окурков. Со времени ограничения продажи табака (120 граммов в месяц на человека) окурки стали ценным товаром. Пачка сигарет на черном рынке стоит 40 франков.

Листья на деревьях желтеют, солнце бледное. На Елисейских Полях полно людей. Внезапно на улице появился большой экипаж, запряженный четвериком. Жених, невеста и гости, веселая компания, кричат, разговаривают с людьми. Развлекаются, катаясь туда-сюда от Круглой площади до Триумфальной арки. Во всей обстановке — улыбки, беззаботность. Проехала свадьба. Слышен стук копыт. Легкой рысью пролетает маленькая повозка на двух колесах, окрашенная в красный цвет. Лошадь в красной сбруе, копыта покрыты красным лаком. А у роскошной женщины, сидящей рядом с серьезным мужчиной, волосы окрашены в синий цвет. Оживление, цвета, запахи. Зажмуриваю глаза, и мне хорошо; просто и бездумно хорошо.

22.9.1941

Снова красные афиши. Расстреляно 12 заложников.

Погода абсолютно летняя. Солнечные теплые дни в осенней дымке. Мы сидели вечером в Венсенском лесу. Тишина полная. Только время от времени от больших деревьев долетал шелест задетых падающим каштаном листьев и громкий удар о землю. В вечернем покое листья падают мягко и тихо, как лепестки с утомленных жарой роз. Шумят каштаны.

Вечером Бася спрашивает меня, как надо есть креветки, что в них можно есть.

— Шейки, — говорю я.

— Всего-то?

— Да. Их нужно много. Хочешь купить? Не стоит. Я бывал за границей, я знаю…

— Я тоже бывала за границей.

Я изумленно смотрю на нее. Я знаю, что она никуда не ездила.

— Да. Например, в Польше!!!

Моя тонкогубая.

27.9.1941

Три тома «Куклы». Огромная трилогия, большая, чем у Сенкевича. Трудно найти лучшую книгу, в которой были бы лучше описаны все неудачные черты польского характера. Так мало изменилось наше общество с тех времен. «Неудачные» черты характера, не «отрицательные», может, самое большое наше несчастье — глупые недостатки, которые — на фоне больших достоинств — с трудом поддаются описанию, портят и обесценивают значение и ценность положительных качеств, действительно редко встречающихся еще где-нибудь. В польском характере есть раздражающие качества, досадные мелкие черты, обычно проявляющиеся бездумным и бестактным способом. Нельзя зарабатывать для заработка, а если ты так делаешь, то надо сделать вид, что «работаешь для страны». Польша Польшей, но иногда у меня такое впечатление, что бедная Польша буквально села нам на голову и порой просто отупляет. После чего оправдывает совершённые глупости. Вместо родины я слишком часто вижу в ней Mädchen für alles[305]. И чем громче о ней говорят, тем больше следует насторожиться, потому что, скорее всего, какой-нибудь «гений» с набитым Польшей ртом готовит что-то «гениальное».

Описание Вокульского в Париже, пожалуй, лучше всего отражает все то, что хотел сказать Прус и что можно написать о «том», когда такой Вокульский чувствует себя хорошо. По крайней мере, так же хорошо, как и я. Иногда мне кажется, что в каждом живом поляке глубоко застрял скрытый комплекс вины за то, что Провидение не позволило ему умереть за родину. Даже во мне сидит чувство вины. И вызывает во мне гнев. Смерть для меня всегда отвратительна, даже за родину.

Вечером в кино на фильме «Три вальса» с