"Нантская история" - Константин Соловьёв

Единственной примечательной деталью гостя была голова. Странно раздутая, бледная, покачивающаяся на плечах, она производила впечатление какого-то экзотического фрукта, и фрукта уже испортившегося, раздувшегося. «Гидроцефал, — подумала я, с опаской глядя на его качающуюся голову. Казалось, кивни старик посильнее — и она попросту скатится с плеч, — И где ж Ламберт откопал этого калеку? И самое главное — зачем?».

На агента Темного культа прибывший решительно не был похож. Потому что даже самый вшивый культ воспротивился бы наличию в своих рядах подобных агентов.

Видимо, на наших лицах Ламберт не увидел соответствующего моменту восторга.

— Между прочим, — сказал он не очень довольно, — Этот старик стоил мне десять солидов. Не считая того, что я крупно подставил свою шею.

— Десять солидов! — вскрикнул Бальдульф, — Да вся эта хибара стоит шесть!

— Баль прав, — согласилась я, — Если вы уж взялись добывать стариков-доходяг, то хоть не переплачивайте. Например, за этот экземпляр с вас содрали грабительски. Полагаю, вы наткнулись на мошенников, которые сбывают доверчивым недотепам вроде вас подержанных дрянных стариков, а красивых и моложавых придерживают. Если бы вы сказали мне, что возжелаете открыть собственную богадельню, я показала бы вам угол, где подобных стариков можно приобрести два десятка за один серебряный динарий. Впрочем, виновата, может быть вам глянулся именно этот старик. Если так, могу отметить у вас недурной вкус. Вне сомнения, это один из самых уродливых образчиков, так что, может, он и стоил полную цену. Вы, ценители, отличаетесь от простых смертных…

Видимо, мое ядовитое красноречие все-таки вывело Ламберта из себя. Но он не был бы капитаном стражи и префектусом, если бы проявил это прилюдно.

— Этот старик, — отчеканил он, сверкнув глазами, — Семьдесят лет служил меморием при Его Сиятельстве графе!

— Это прелестно, — согласилась я, — Но я все равно не понимаю, почему он должен умереть именно в нашей гостиной. Конечно, с вашей стороны благородно повеселить нас этим фокусом, но полноте, не жестоко ли это по отношению к старику? Знаете, все-таки я не настолько жестокосердна чтобы наблюдать смерть графских слуг, по крайней мере, на пустой желудок…

Отец Гидеон не отличался подобной жестокостью. Напротив, он сразу заинтересовался.

— Меморий — это интересно, — протянул он, — Неужели вы хотите сказать, что он служил и в «Хильде»?

— Именно, святой отец. Господин Дагогаст в течение семнадцати лет служил в «Хильде» помощником местного делопроизводителя. Сейчас он в отставке. Благодарение небу, что у меня получилось разыскать его. Я не рассчитываю, что он знает все, что нас интересует, но с его появлением у нас есть шанс… Шанс узнать, как наш воришка умудрился выбраться из того места, откуда не выбираются обычные люди.

Тут и я позабыла про смех.

— Вы имеете в виду, что его голова…

— Я все помню, госпожа, — ответствовал страшный старик не без достоинства, — Это моя работа. Дагодаст все помнит. Дагодаст ничего не забывает. Моя голова — вместилище цифр. Она исправно служит мне много лет.

— Хранилище данных… — пробормотала я, — Они используют гипертрофированный мозг живого человека чтобы хранить данные!

— Это обычная практика, — пояснил отец Гидеон и поправился, — Для светских властей. У них нет информатория, но есть потребность хранить информацию. А как можно ее хранить, если ты совершенно не понимаешь принципа работы открытых или закрытых информационных сетей, протоколов каналов данных и прочего?.. Они выращивают таких бедняг. Да-да, это врожденное. Еще в утробе матери плод подвергается генетическим видоизменениям. Нужные участки головного мозга активируются, ненужные — атрофируются. Этот человек — ходячая библиотека в самом прямом смысле этого слова. Он может помнить миллионы цифр. Это воистину удачная находка, капитан. Я полагал, мемории до конца своих дней содержатся под замком.

— А еще мемория просто убить чтобы не достался в руки врагу, а? — догадалась я, — Это надежнее, чем информаторий.

— Верно. И это тоже. Они делятся на своеобразные касты, — ответил Ламберт, — Мемории, хранящие по-настоящему секретную информацию, недоступны ни мне, ни даже более надежным слугам графа. Наш Дагогаст немного проще. Ему никто не доверял серьезных секретов, так что для шпионов он не лучшая находка. Хозяйство графа — это не только секреты, это множество цифр. Дагодаст был младшим меморием при хозяйстве, и никогда не ведал теми цифрами, которые могли бы представлять для кого-то опасность. Его мозг — карманный компьютерный терминал чиновника, и не более того. Так что да, мне удалось умыкнуть его ценой десятка угроз, обещаний, посулов, ну и плюс золото… Так что лучше бы вам выколотить из него то, что нам нужно, иначе это будет самым глупым моим вложением капитала, даже с учетом того случая, когда я в детстве на карманные деньги купил себе собственный бродячий цирк.

Бальдульф подставил меморию стул и тот со скрипом опустился на него. Но удержать в руке чашку он уже не мог — чай расплескался по полу.

— Подвиньте кровать ближе! — приказала я, — Приступим к допросу поскорее! Господин Дагодаст, вы слышите меня?

— Слышу, — чудовищная голова мотнулась взад-вперед. Глаза у господина Дагодаста были мутные и невыразительные — как мелкие выбоины мостовой, заполнившиеся дождевой водой. Непропорционально маленькие, они смотрели на меня без тени какого-либо чувства. Это было особенно неприятно. Но у меня не было времени на подобные мелочи.

— Вы служили в трудовом лагере «Хильда»? — спросила я громко и четко.

— Да, госпожа. С пятого октября три тысячи триста восемьдесят шестого по двадцатое марта три тысячи четыреста третьего года от Рождества Христова.

«Его выкинули пять лет назад, — быстро прикинула я, — Недурной шанс. По крайней мере, попытаться явно стоит. А Ламберт молодец».

— Какова была ваша должность?

— Младший меморий хозяйственной части.

Значит, обслуга. Не личная часть, охранная или воспитательная, а хозяйственная. Червь досады шевельнулся у меня в сердце. Много ли проку с того, кто семнадцать лет подряд считал кастрюли да миски?..

— Заключенный номер тридцать три, двадцать четыре, ноль восемь, семнадцать.

Огромная голова качнулась вперед и замерла. Бальдульф испугано подался вперед — показалось, что господин Дагодаст сейчас, не удержав равновесия, рухнет вперед. Тело у него было сухим, маленьким, и его явно не хватало в качестве надежного противовеса для головы. Но меморий не упал. Его маленькие глаза утратили те крохи осмысленности, что в них были. Мне показалось, что я слышу тихий гул, доносящийся из его черепа. Точно просыпалась большая электронная машина, шелестящая своими дисками и приводами, неспешно разогревающая многочисленные реле. Где-то внутри этого черепа, под тонкой восковой кожей сейчас подобно букашкам-паразитам в мертвой плоти копошились миллионы символов. Я даже не знала, что у меня вызывает это зрелище, интерес или же отвращение. Или и то и другое сразу. Отвратительно смотреть на человека, не просто ставшего вещью, а превращенного в вещь намеренно. А в том, что господин Дагодаст — не более чем вещь, я не сомневалась. Слишком хорошо успела запомнить выражение его мертвых глаз. Просто другая разновидность вещей, самодвижущаяся, в отличие от меня. И, может быть, ничем не хуже меня. Уж он-то всегда помнит, что ел вчера на завтрак…