Детский мир (сборник) - Андрей Столяров

А Геккон, точно укушенный, дернул выступившими на спине лопатками:

— Молчание!..

Тотчас второй и третий звуки «Дзиньго–о–о»!.. как хрустальные полусферы, поплыли в пространстве, диковатая бронза оправы, усыпанная завитушками, вспыхнула и замерцала, потемнел, казалось, сам воздух, наполняющий комнату, пленка мутной белесости на поверхности зеркала лопнула, и из черной, как обморок, провальной ее глубины, обрамленной верхушками лиственниц на фоне звездного неба, высунулось ощеренное кошачье лицо с топорщащимися усами и, почуяв добычу, издало спазмы животного возбуждения:

— Мя–я–у–у!..

Серая с полосками лапа, по размерам своим скорее напоминающая тигриную, стремительно выпросталась оттуда, и громадные когти, попытались схватить заранее отпрянувшего Геккона.

Не доставали они, сжимаясь и разжимаясь, совсем немного, острые смертельные их концы скрежетали, касаясь друг друга, в каких–то лишь сантиметрах от темной фигуры, но как раз эти–то сантиметры и оставались непреодолимыми: чувствовалось, что кошка, отталкиваясь от земли, напрягая все силы, старается вырваться из оправы, однако крепкая белесая муть, образующая по краям, не пуская, пружинит и заталкивает кошачье тело обратно.

— Мя–я–у–у!..

Будто стон раздираемого железа прошел по комнате.

Зашумел древний лес и заполоскалась в невидимом отдалении паника птичьих крыльев.

— Мя–я–у–у!..

Лунный сказочный блеск, одевающий лиственницы, точно вывернулся наизнанку.

Долетел запах хвои.

Геккон обернулся.

— Разрешите вас познакомить, — хладнокровно сказал он. — Принц Фелида, хозяин всего Юго–Западного побережья. Властелин диких кошек, сюзерен пожирателей рыбы. Он великолепен, не правда ли?..

Сильная тренированная рука его, обтянутая кружевными манжетами, быстро взлетела, и холеные пальцы коснулись когтей — все так же сжимающихся и разжимающихся.

Брызнул синими искрами перстень, попавший под солнечное освещение.

Геккон усмехнулся.

— Я бы не рекомендовал вам встречаться с ним один на один. Растерзает…

И вдруг все кончилось.

Очередное «дзиньго», будто звуковое кольцо, слетело с оправы, звонко щелкнула, по–видимому остывая, косматая бронза, крепкая белесая муть, опоясывающая изображение, точно вскипела, снова побежали по поверхности ленивые гладкие волны, серая с полосками лапа мгновенно отдернулась, проступило стекло, и через секунду обыкновенное светлое зеркало, удивляющее, быть может, лишь своей толщиной, отразило — дубовую мебель, расставленную по периметру, перламутровые инкрустации крышечек и столов, полированные серебряные вензеля на стенах, и во всем этом непривычном, излишне вычурном обрамлении — вытянутую физиономию Мэра, у которого от волнения кожа приобрела лиловый оттенок.

Дружно пыхнули и сами собой погасли скульптурные свечи. Струйки красного дыма, заколебавшись, как змеи, растаяли в воздухе.

Только прелость весеннего леса напоминала о том, что происходило.

Да еще — из открытых окон доносились многочисленные препирающиеся голоса и отчетливый, как в обувной мастерской, перестук молотков по дереву и металлу.

Словно расположился под окнами кочующий табор.

Мэр опомнился.

— Ну и что это было? — спросил он, нахмурив брови, точно ему нанесли тяжелое оскорбление. — Дорогой друг, не могли бы вы объяснить это — непосвященным…

— Да, хотелось бы, — неожиданно поддержал его сэр Фабрициус.

Голос его прозвучал очень резко.

Геккон пожал плечами.

— Магия тем и плоха, что она не дает однозначного результата, — сказал он. — Мы поэтому можем интерпретировать увиденное, как угодно: и как непосредственную угрозу скорого нападения, и как ярость бессилия, которая выражает себя только в ненависти. К сожалению, кошачьего языка я не знаю. Впрочем, если бы даже и знал, то это вряд ли бы что–нибудь прояснило. Ведь Фелида не стал бы рассказывать нам о своих намерениях. В общем, я полагаю, что надо готовиться к худшему…

— То есть, очередное нашествие?

— Скорее всего. И, насколько можно судить, в самое ближайшее время. Головой бы я, конечно, за это не поручился, но интуиция мне — подсказывает…

Мэр сказал саркастически:

— Великолепные перспективы! Вы, дорогой друг, прямо–таки вселили в меня надежду… Значит, снова — пожары, и снова — кровавая катавасия? Восхитительно!..

Он достал из кармана платок и протер им вспотевшую мякоть ладоней.

А затем поглядел на этот платок — как бы не понимая.

Геккон снова пожал плечами.

— Дорогой друг, этого следовало ожидать. Или, может быть, вы рассчитывали, что Фелида смирится с заключением Конкордата? Ведь подобное соглашение существенно укрепляет наши позиции. И, с другой стороны, ослабляет его нынешнее положение в Ойкумене. Собственно, ничего катастрофического я здесь не вижу: сил у нас, как вы знаете, достает, мы вполне можем отбросить его от города…

— Оставаясь при этом, дорогой друг, вашими, скажем прямо, заложниками?

— Ну — если хотите…

Говоря это, Геккон повернулся к окну, в непосредственной близости от которого закипели возня и ожесточенная перебранка — высунулся немного наружу, внимательно посмотрел и вдруг гаркнул так, что заколебались хрустальные подвески на люстрах:

— Отставить!..

Сразу же ворочающаяся на земле куча–мала распалась, из нее, как будто по волшебству, выросли трое растрепанных сарацинов, а один из них, наверное старший по званию, доложил, прорывая слова тяжелым дыханием:

— Так что… пыталась бежать, ваша милость… Неподчинение…

На наплечнике его чешуйчатых лат были вычернены два коротких пера.

То есть, начальник отряда.

— Безобразие! — громко сказал Геккон. — Трое воинов не могут справиться с одной женщиной. Как же после этого посылать вас в сражение? Доложите командующему гарнизоном, что я лишаю вас увольнительных!

— Слушаюсь, ваша милость!..

— Идите!..

Он подождал, пока сарацины, развернувшись и четко печатая шаг, ровным строем направились к желтому зданию комендатуры, а затем указательным пальцем поманил оставшуюся на месте схватки невысокую рыжеволосую женщину, у которой несмотря на растрепанность ощущалось во всем облике удивительное равнодушие.

Словно она уже полностью отрешилась от жизни и смерти.

— Подойди сюда, добрая женщина. Не бойся, больше тебя не тронут…

А когда женщина, впрочем не сразу, приблизилась и остановилась, глядя ему в лицо темными, словно нарисованными глазами, то спросил с неожиданной мягкостью — подаваясь и нависая над подоконником:

— Как твое имя? Кора?.. Ты храбрая женщина, Кора. Ты мне нравишься. Хочешь я отпущу тебя на свободу?

Он, наверное, предлагал это совершенно серьезно, подчиняясь, скорее всего, капризу минутного настроения, но поскольку женщина равнодушно молчала, как бы даже не слыша обращенного к ней вопроса, то добавил — уже с нотками начальственного нетерпения в голосе:

— Я к тебе обращаюсь, женщина: чего ты хочешь?

В интонациях его ощущалось некоторое удивление. Вероятно, он не привык, чтобы его обращение игнорировали. Женщина, однако, все так же молчала и лишь только когда Геккон, протянув свою сильную руку, взял ее двумя пальцами за подбородок, резко вздернув лицо и разглядывая его с близкого расстояния, то она как бы нехотя, выгнувшись телом, медленно отстранилась и сказала высоким, стеклянным, точно замороженным голосом:

— Мне ничего не нужно…

После чего отвернулась и, не спрашивая разрешения, двинулась на противоположную сторону аппельплаца, где галдящие взбудораженные сарацины, собравшиеся, наверное, со всего гарнизона, окружали десятка полтора испуганных женщин — возбужденно показывали на них, что–то выкрикивали — а начальник конвоя, похожий на бочку, обитую бронзой, поднимая копье, отгонял, впрочем с явной беззлобностью, слишком уж напирающих.

Женщина направлялась именно в оцепление и лишь, почти вплотную приблизившись к спинам, которые были закрыты не латами, а коричневой кожей, обернулась к Геккону, все так же стоящему у распахнутого окна, и отчетливо крикнула, сложив рупором поднятые ладони:

— Убей их обоих!.. Убей этих наших народных избранников!..

И ближайший сарацин, сразу же облапив ее, с хохотом утащил в толпу, которая взорвалась возгласами искреннего восторга:

— Харра–а!.. Охэ–эй!..

Геккон притворил ставни.

— Вот она, благодарность народа, — сдавленно сказал Мэр, доставая все тот же платок и вытирая им впалые щеки. Бьешься, бьешься для них, жизни своей не жалеешь, можно было бы, казалось, рассчитывать на некоторое сочувствие? Нет относятся, как к врагу, как к предателю, получаешь в ответ одни оскорбления… — нервным движением он спрятал платок в карман и, посмотрев на Геккона, который, по–видимому, пребывал в некой задумчивости, покачался на пятках, одновременно похрустывая каждым пальцем в отдельности. — Однако, дорогой друг, я вижу, что вы задержали транспорт, подготовленный для отправки. Эта акция представляется мне очень несвоевременной. Существуют определенные договоры, и нарушать их — значит брать на себя слишком большую ответственность. Вспомните, как вы сами еще недавно требовали от нас строгого исполнения Конкордата. Разве не так?.. Дорогой друг! Мне кажется, что вы меня — как–то не слушаете…