Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей - Виктор Вилисов

её пронзить, то за дилдо можно держаться, как за штурвал. Видео, где фигурируют куклы без головы и других частей тела, в основном вызывают зловещие ощущения: это всегда больше, чем мастурбация, и меньше, чем секс, где хотя бы можно предположить идею согласия (транслируемого головой), — такие видео с участием живых мужчин и даже женщин почти всегда смотрятся как крипшоты изнасилования. С полноростовыми куклами ситуация другая — часто это супер-добрые видео, и да — лично я вообще не могу смотреть их как порнографию, скорее как смешные хоум-видео эротизированных перформансов. В одном из них молодой парень с чёлкой, закрывающей лицо, пытается поиметь приятное время с двумя ультрареалистичными мужскими куклами; он мечется между жанрами — то превращая это в тест-драйв своими репликами в камеру, то возвращаясь к порно-производительности; но он очевидно не справляется с эксцессивной телесностью кукол: возникают паузы в либидо-динамике, когда он вынужден переворачивать их, менять положение рук и ног, разворачивать голову для поцелуя, делать манекены удобными для себя; в эти паузы у него увядает эрекция, и у зрителя, видимо, тоже; видео из порно превращается в доллхаус, заряженную воображением попытку человека наладить интимность с неживыми объектами. Через такой контент легко разглядеть секс как технологию.

Секс, любовь и близость «живого человека» с машиной, объектом, гуманоидным роботом или голосовым помощником — уже давно одна из самых эксплуатируемых сторон мейнстримного сай-фай воображения. В мире гегемонной аматонормативности и антропоцентризма считается, что нет ничего более «человеческого», чем любовь и интимность, поэтому многим людям кажется захватывающим спекулировать о том, возможна ли подлинная связь между человеком и его противоположностью, внешне так на него похожей, — гуманоидными роботами или бестелесными AI-алгоритмами, говорящими на человеческих языках. Как мы увидим чуть позже, идея любви робота к человеку — это почти целиком продукт патриархального мужского сознания, так и не научившегося формировать значимые человеческие связи и приходящего в возбуждение от одной мысли о возможности неограниченного доступа к подчинённой сексуальности без последствий в виде обвинений в насилии и необходимости со-жительствовать. Подавляющее большинство мейнстримных культурных продуктов, «исследующих природу синтетической интимности», — это (осознанное или нет) воплощение мужской мечты о сексуализированном объекте, который будет только давать (секс или эмоциональную поддержку), но не просить ничего взамен. Неслучайно в большинстве фильмов об искусственных интимностях, снятых «режиссёрами-визионерами», человек и создатель — это всегда мужчина, а создание и объект искусственной интимности — женщина: Ex Machina Алекса Гарланда, Ederlezi Rising Лазара Бодрожа, Zoe Дрейка Доремуса, Her Спайка Джонза и многие другие. Все эти фильмы — «серьёзные драмы, поднимающие важные вопросы», в отличие от редких фильмов, где самка человека вступает в близость с мужчиной-андроидом, — такие, как правило, сняты как романтические комедии: хорошие, вроде I’m Your Man Марии Шрадер, или совсем трэшовые типа снятого в России «(НЕ)идеального мужчины». Ну и, конечно, вообще не удивительно, что один из мощнейших за последние лет двадцать фильмов об интимности между (не совсем) человеком и машиной (буквально — автомобилем) снят женщиной, — речь о Titane Жюлии Дюкурно, вышедшем в 2021 году. Это не техноутопическая гетеронормативная сказка, где белый мужчина влюбляется в роботессу с выточенным силуэтом и азиатскими чертами, а небинарный триллер, даже не утруждающий себя довольно идиотским вопросом «возможна ли близость между человеком и машиной», а показывающий картины реальности, в которой это уже происходит. Героиня «Титана» вырабатывает сексуальную привязанность к машинам в результате аварии в детстве, после которой у неё в черепе остаётся титановая пластина; страсть к машинам звучит как метафора, но так называемая объектофилия — сексуальное/интимное влечение к неодушевлённым предметам — давно описанное явление. В статье Der Spiegel[249], например, рассказываются истории двух девушек, «любимые» которых были жестоко разрушены: одна из них ещё в детстве установила теснейшую эмоциональную связь с Берлинской стеной, а другая — с башнями-близнецами, копию которых в масштабе 1:1000 она хранит дома и иногда кладёт рядом с собой в постель. По запросу objectophilia гуглятся сотни разных историй любви к игрушечным поездам, самолётам, каруселям, ростовым подушкам. В концепции немецкого сексолога Фолькмара Зигуша[250] объектофилия — наряду с полиаморией и разными формами интернет-сексуальности — является частью «неосексуальной революции», объединяющей глубокие изменения сексуальной сферы после секс-революции 60-х; «старая сексуальность» (палеосексуальность), в его понимании, была основана на страсти, похоти, оргазме и гетеросексуальной парности; новая же состоит преимущественно из удовольствия и селф-любви, особого типа эротического восторга, а также протезов и медикаментозных вспомогательных средств типа виагры.

В 2021 году у биолога Роба Брукса вышла книга Artificial Intimacy[251] с подзаголовком «виртуальные друзья, цифровые любовники и алгоритмические сводники». Это три наиболее распространённых типа «искусственных интимностей», которые выделяет Брукс. В первый входят цифровые ассистенты и терапевты, игровые персонажи, исповедники и сиделки — будь то в форме алгоритмов в смартфоне/компьютере или воплощённые в тела роботов (например, в Японии и многих странах Европы роботы, ухаживающие за пожилыми и заменяющие им семью, — не будущее, а настоящее). Во втором типе — секс-куклы и секс-роботы, VR-порно и аватары любовников в виртуальной реальности, а также умные секс-игрушки и дипфейк-любовники. Третий тип включает в себя приложения для знакомств и хукапов, социальные сети и любые другие сервисы, алгоритмически сводящие двух или нескольких людей. Брукс определяет все эти «искусственные интимности» вместе как «технологии, которые ухватывают нашу человеческую потребность в связи, интимности и сексуальном удовлетворении. Машины, которые помогают нам заводить и поддерживать дружбу в мире когнитивной перегрузки. Машины, которые помогают нам чувствовать себя лучше. И машины, сделанные, чтобы передавать нам всё, что они хотят, чтобы мы увидели, услышали или почувствовали». Он понимает технологии так же, как понимает их сегодня большинство людей, — как цифровые алгоритмы и платформы + мобильные и компьютерные устройства (включая VR-гарнитуры) + механизированные артефакты — от роботов (в виде людей, животных или, собственно, роботов) до секс-игрушек и банкоматов, — то есть software + hardware.

В книге Брукса есть интересные куски — например, где он рассказывает об аллогруминге у приматов, когда самые разные виды обезьян взаимно подолгу чистят шерсть друг друга от колючек и клещей; это пример просоциальной деятельности, которая помогает устанавливать тесные связи в группах животных. Брукс пишет, что социальные сети через лайки и реакции на сообщения предложили быстрый и безболезненный способ груминга для людей, даже находящихся на больших расстояниях. Шаблонные реакции типа огонёчков на сториз пока не обесценились окончательно и ещё работают как способ поддержания контакта, если написать дружеское сообщение или позвонить кажется уже слишком. Или там, где он пересказывает феминистскую дискуссию об