Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей - Виктор Вилисов

цитирует исследовательницу Хизер Паксон, которая на примере современного греческого общества описывает, как материнство/вынашивание/рождение там воспринимаются в качестве техники и ремесла, которому можно и нужно научаться, которое не является автоматическим и «просто существующим»; IVF был придуман, чтобы технически скопировать секс, но в итоге произвёл асексуальный способ рождения (и это повлекло изменения в биополитике — репродуктивные субстанции, гаметы и эмбрионы, попали в фокус административного управления, потеснив индивидов и пары). А во-вторых, ЭКО отражает и воспроизводит глубоко нормативное понимание родства, особенно относящегося к рождению и родительству, — родства как генетического объекта. Это один из парадоксальных эффектов репротеха: с одной стороны, ЭКО вскрывает всю искусственность биогенетического наследования, а с другой — через возможность его технического установления только закрепляет в обществе стремление к нему. Это то, что меня удручает в однополом и квир-родительстве: заведомо ненормативные союзы продолжают быть уверенными, что им необходим «генетически их» ребёнок, часто они даже не рассматривают опцию усыновления или со-родительства, хотя само существование репродуктивных технологий показывает, насколько символической, хрупкой, технически бессмысленной и часто культурно вредной является биосвязь.

В конце апреля 2015 года в Непале произошла серия землетрясений, в ходе которых погибло почти 9 тысяч человек. 28 апреля из Непала в Израиль прилетел самолёт, на борту которого среди 229 эвакуированных пассажиров было 15 младенцев, рождённых для израильских граждан непальскими суррогатными матерями. Некоторые из них были с новыми родителями, остальных перевозили их сограждане; некоторые из них предназначались для гей-пар, которые в 2015-м ещё не имели возможности принимать детей в семью в Израиле. Всего в апреле из Непала было эвакуировано 26 детей; ни одна из рожавших их женщин в эпицентре катастрофы не была допущена на борт. Это только один из тысяч примеров, которые показывают, насколько этически амбивалентно суррогатное материнство, особенно трансграничное. Ситуация вызвала общественный резонанс, власти Израиля пообещали эвакуировать сурматерей на самых поздних сроках и снять иммиграционные барьеры для остальных. Только в июле 2021 года в Израиле стало законно нанимать суррогатных матерей для однополых пар и одиноких мужчин.

Строго говоря, сурматеринство — это вообще не «новая репродуктивная технология»: ещё в Ветхом Завете приводится история Сары и Авраама: первая была бесплодна, но хотела подарить мужу сына и предложила ему в качестве наложницы египетскую рабыню Агарь, которая родила сына Исмаила; потом их выгнали из семьи. Во время рабства и крепостного строя любая мать была суррогатной — рожая ребёнка, она понимала, что рожает его в собственность другим людям. Вероятно, в том числе из-за этого наследия у коммерческого сурматеринства, появившегося в 1980-х, такой эксплуататорский флёр. Как и в случае с ЭКО, бывают разные конфигурации рождения сурребёнка: до появления ЭКО сурмать оплодотворяли спермой родителя или донора, и она была «биологической матерью» ребёнка; с появлением ЭКО эмбрион стали заводить в пробирке из генетических материалов обоих родителей, если речь о гетеросексуальной паре, либо совмещая гаметы заказчика с донорскими, либо подменяя митохондрии в яйцеклетке заказчицы или сурматери — тогда генетически ребёнок получается от трёх родителей, а биологически — от четырёх.

Существует множество противников как ВРТ, так и особенно суррогатного материнства. Думаю, все подозревают позицию церкви и традиционалистов по этому вопросу, она не очень интересная; интересней критика ВРТ через оптику феминизма. Сара Франклин в числе прочих анализирует в своей книге фем-литературу по этому вопросу начиная с 1980-х и вспоминает историю FINRRAGE (Феминистской Международной Сети Сопротивления Репродуктивному и Генетическому Инжинирингу), одного из самых заметных движений против денатурализации рождения и коммерческого сурматеринства. Карла Лэм в книге про репродуктивные технологии[232] делит феминисток на три лагеря по отношению к ВРТ: сопротивляющихся, приветствующих и амбивалентных. Первый лагерь выступает против суррогатности в основном по двум причинам: дети не должны быть товаром и ВРТ работают только на закрепление женской гендерной роли как матери. Они отмечают искусственную медикализацию бесплодности — превращение её в болезнь, а также то, что желание иметь детей (так называемый материнский инстинкт) — не определяется генетически (что правда). Противницы ВРТ совершенно справедливо говорят о телесном вреде, часто наносимом женщинам в процессах донорства, беременности и рождения, они также говорят о том, что ВРТ не могут быть «свободным выбором» в условиях патриархата, когда на женщин возложены чрезмерные ожидания в связи с их репродуктивной функцией. К сожалению, этот тип фем-протеста, призывающий к полному запрету суррогатности, страдает поверхностностью и скатывается в дешёвый антикапитализм (детей продавать нельзя, но всё остальное можно) и не выдерживающую критики эссенциализацию/натурализацию биологического родства: якобы нельзя разрывать естественную связь матери и ребёнка, потому что они переплетены нитями божественного провидения. На западе он часто практикуется белыми обеспеченными феминистками, которые не желают вникать в то, что коммерческая суррогатность значит для матерей в экстремально бедных регионах, а в России и других посткоммунистических странах он практикуется квазирелигиозными группами, не желающими вникать в устройство реальности вообще. Критика этих групп перекликается с их же критикой секс-работы и порнографии как эксплуататорских практик. Они призывают к их полному запрету, но мы видим, что, несмотря на нелегальное положение, секс-работа процветает в куче разных стран, а работницы и работники этой сферы только страдают от криминализации. То же самое и с суррогатностью: в мире и в России прямо сейчас существует чёрный рынок продажи детей. Он не исчезнет с запретом сурматеринства, а только расширится, как расширяется рынок нелегальных абортов там, где аборт выводят за рамки закона. Это понимают в «амбивалентном» фем-лагере и, отдавая отчёт в подчинённом положении женщин, гораздо более нюансированно смотрят на реальность разных культур, политических режимов и экономических ситуаций, обуславливающих необходимость ВРТ.

Как и в случае с секс-работой, легализация и вдумчивая регуляция — пока единственный способ сурматерям избежать эксплуатации, это понимает и Софи Льюис, написавшая Full Surrogacy Now[233], одну из самых интересных книг про суррогатность, рождение, родство и семейный аболиционизм. В России многие феминистки до сих пор в ответ на унылый троллинг традиционалистов отвечают: «да нет, мы не против семьи»; подзаголовок книги Льюис, наоборот, откровенно заявляет: Feminism Against Family. Рассматривая суррогатность в контексте человеческих отношений и технологий, она приходит к выводу, что понятие семьи и родства сегодня абсолютно неадекватно тем запросам на заботу, поддержку и связи, которые существуют у людей, как неадекватны и эссенциалистские бинарные понятия о родительстве, материнстве и женственности: «невозможно помыслить утопическое понятие о воспроизводстве, которое не включало бы в себя разрыв вынашивания с гендерной бинарностью». Она критикует устоявшееся в рамках нуклеарной биологической семьи понятие о ребёнке как о собственности, но, обращаясь к коммерческому сурматеринству,