Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей - Виктор Вилисов

отмечает, что не все денежные отношения автоматически пропитаны цинизмом и превращают их предмет в товар, в каких-то случаях это необходимая социальная транзакция и благодарная оплата за важный труд. Льюис отдельно отмечает, что её не следует путать с неолиберальными защитницами суррогатности, которые автоматически выступают за рыночные отношения; она против криминализации коммерческого вынашивания, но она также пишет, что «путь к свободе для человечества лежит в независимости от рынка, и одно из названий этого пути — полная суррогатность».

В книге Льюис два прорывных предложения, или призыва, одно утопическое, другое реалистическое и может/должно быть принято уже сейчас. Сначала о втором: она предлагает легально признать любую беременность и вынашивание работой, чем они и являются по факту. Семейная romantic mystique и сегодня продолжает затемнять домашний труд, частью этого затемнения является представление о беременности как «чуде» и «счастье». Но репродуктивный труд — длительный и очень тяжёлый, особенно в условиях нуклеарной семьи или одиночного родительства. Во многих странах сегодня запрещена коммерческая суррогатность и разрешена только альтруистическая — когда заказчики оплачивают вынашивателям расходы, но не платят вознаграждение; альтруистическая суррогатность имеет большую историю — когда подруги рожают детей гей-парам или тем, кто не может выносить самостоятельно — но полный запрет суррогатности как оплачиваемой работы приводит только к усилению эксплуатации. Льюис пишет про Индию (где в декабре 2021-го наконец приняли обещанный с 2013 года запрет коммерческого сурматеринства), что наивные надежды на прекращение продажи детей разбиваются о классовое и кастовое устройство индийского общества — бедные женщины всё равно будут вынашивать детей богатых, только теперь бесплатно, а уточнение в законе, что «заказчиками» могут быть только родственники, приведёт к усилению давления на женщин внутри семей; при этом в Индии и так чудовищный уровень домашнего насилия и преступлений против женщин.

Льюис пишет, что чёткое понятие о суррогатности как работе и её легализация обеспечат механизмы решения кучи проблем, которые есть внутри этой индустрии с годовым объёмом рынка уже в $4 млрд. Во-первых, вопросы оплаты: часто встречается обман, мошенничество, воровство зарплат в клиниках, махинации с договорами. В одной из статей про сурматеринство в России авторка рассказывает историю женщины, которую кинули заказчики, поругавшись между собой о том, кто будет оплачивать дальнейшие процедуры и разведясь; ей пришлось искать новых родителей ребёнку в полулегальных ВК-пабликах, где вынашивателей или только что родивших связывают с родителями, не желающими платить репродуктивным клиникам. Во-вторых, отсутствие чётких определений и запрос явного согласия вкупе с пониманием: «свидетельства от Бухареста до Бангалора» показывают, что большинство сурматерей не представляют последствия и процесс суррогатности и врачи не спешат им рассказывать. Адекватная медицинская забота после родов — крайне редкое явление, хотя ЭКО часто подразумевает множественные попытки вкупе с гормональными коктейлями, влияние которых на организм не до конца изучено. Сам процесс рождения почти неподконтролен работницам: как правило, ребёнка забирают через кесарево на восьмом месяце, без особых консультаций, под тяжёлыми транквилизаторами, в спешке; после кесарева нужно долго восстанавливаться, и, будучи сделано однажды, оно обрекает вынашивателя всех последующих детей рожать только через кесарево. Врачи говорят, что многие заказчики требуют рассечение потому, что контакт ребёнка с вагиной кажется им слишком интимным. Эффект того, что сурматери воспринимаются не как родня или близкие, а как временные помощницы, может приводить к разбитой психике, чувству предательства, утраты и заброшенности; впрочем, здесь всё совсем индивидуально и очень много сурматерей отмечают, что не видят никакой проблемы в расставании с ребёнком и просто счастливы кому-то помочь за деньги. Льюис пишет, что будь она работницей суррогатной индустрии, её программа-минимум состояла бы из права работниц выбирать, как они забеременеют, права отказываться от медицинского вмешательства и лишних процедур, которыми переполнена искусственно-медикализованная сур-индустрия, права отказываться от кесарева и права сохранять контакт с ребёнком, которого они родили.

Льюис рассказывает две истории сурматерей, передумавших отдавать детей, рождённых по контракту. Одна из них, белая мать троих детей замужем, родила ребёнка, зачатого со спермой заказчика, и решила оставить себе; суд запретил ей, сославшись на её контракт. Это вызвало бурю возмущения, возникла активистская Коалиция Против Суррогатности. Та же самая Коалиция, пишет Льюис, вообще не стала дёргаться через 4 года, когда в похожем случае суд запретил темнокожей малообеспеченной сурматери оставить белого ребёнка, рождённого без её генетического материала. Вторая женщина укладывается в образ «чёрной сурматери», во времена рабства безропотно вынашивающих хозяйских детей; подразумевается, что темнокожая мать не может иметь белых детей и не может хотеть белых детей для себя. Это наглядный пример того, как суррогатное материнство и родство вообще подчиняются логикам расы и гендера. Это также пример того, что там, где могла образоваться расширенная семья из трёх и более человек с групповой заботой о ребёнке, в текущих условиях образуется судебный конфликт. Как преодолеть это положение? Здесь возникает второй призыв Льюис — принять идею, на которую давно указывает и реальность, и ВРТ: что дети на самом деле делаются одновременно многими людьми, а не только двумя. Что дети не могут принадлежать ни родителям, ни коммуне — а только самим себе. И что труд по их вынашиванию, воспитанию и поддержке может быть коллективным. Здесь кто-то скажет — зумеры придумали советские ясли, но те, кто был в советских яслях и детских садах, вряд ли захотят обратно, — речь идёт о построении инфраструктур настоящей заботы, а не открыточной. Льюис очерчивает движение навстречу к гестационным коммунам, где мысль о том, что «мы производители друг друга», будет прочувствована как реальная, где количество человек, социально и легально различаемых как ответственных за ребёнка, будет увеличено. Она пишет, что сам термин «суррогатности» может собрать под собой миллионы прекарных и мигрирующих работников, которые и так помогают за деньги в ежедневном производстве жизни, только в капитализме их труд считается «грязным»: уборщицы, няни, дворецкие, личные помощники, повара, сексуальные ассистенты. То, что нуклеарная семья самодостаточно существует в вакууме, — это иллюзия. Когда эта иллюзия будет развеяна, суррогатность растворится, потому что всё станет суррогатным. Что нужно в первую очередь сделать для наступления такого общества? Пересмотреть понятие родства.

Киншип

Во второй половине двадцатого века происходит два важных изменения в изучении родства. Во-первых, евроамериканская социальная антропология обращает методы изучения киншипа, которые раньше использовались в изучении традиционных сообществ, малых этничностей и прочих Других, — на себя[234]. Джанет Карстен в книге After Kinship описывает эту «репатриацию антропологии» через смену формулировки от «они там всё делают по-другому», относящейся к традиционному изучению не-европейских обществ, до «они здесь делают всё