Современный грузинский рассказ - Нодар Владимирович Думбадзе

— Оказывается, он жив!.. — Голос ее прервался, и речь была бессвязной. — Ожил! Ребенок жив!..

Как жив?! Люди были ошеломлены. «Несчастная девочка сошла с ума», — подумали они. Кто мог поверить в воскрешение мертвеца!

— Проводим ее в дом, вы же видите, что женщина тронулась… — деловито предложил кто-то и заботливо взял Толисквами под руку.

— Горе мне! — пробормотал Джургу, увидев смятенное лицо Толисквами.

Братья и родственники отвели Толисквами в дом.

Лежавшая в полу сознании на тахте Бедиша ждала дочку. Увидев ее, она только вскрикнула: «Ты жива!» — и снова упала на подушку.

В это время ребенок заплакал…

Толисквами уложила маленького Бондо на колени и дала ему грудь. Это действительно походило на чудо. Дом со всех сторон окружили люди.

Бедише все это казалось сном. Выслушав рассказ Толисквами, она, обращаясь к закопченному потолку, воскликнула: «Слава тебе, господи!», — упала на колени, расцеловала ручки и ножки ребенка, не вставая, выползла из комнаты и направилась к воротам. Когда она миновала калитку и оказалась на проселочной дороге, домочадцы последовали за ней молча, ибо никто не осмелился сказать ей, что до часовни далеко и она не выдержит.

Бедиша ползла на четвереньках, обдирая себе колени, посыпая землей грудь и голову… Бормотала, шептала, к небу обращалась с мольбой, опустив голову, целовала землю.

Вскоре показалась часовня. Бедиша на четвереньках три раза обошла храм, затем вползла внутрь и до самого вечера горячо молилась.

Толисквами, кроме своего Бондо, никого не помнила — прибрала люльку, уложила туда ребенка, села рядом и тихонько запела «Сисатуру».

А Джургу поставил под тутовым деревом небольшой столик, накрыл его на скорую руку и всем предлагал выпить за здоровье маленького Бондо.

Перевод А. Беставашвили и К. Хучуа.

ГУРАМ ГЕГЕШИДЗЕ

РАСПЛАТА

Всякий, кому попадались на глаза эти ребята, а они ходили всегда вместе — впереди рослый, с каштановой челкой до бровей, следом маленький крепыш, белолицый, рыжий и веснушчатый, — всякий невольно подмечал, что они братья. Мальчики были совершенно не похожи: ни лицом — старший был смугл, ни походкой — младший торопился за братом, косолапя и переваливаясь, как медвежонок, а брат шагал спокойно и ровно; и все же они были отмечены неуловимой общностью черт, какой наделены все родные по крови; и всякий, видевший их на базаре в тот день, сразу догадывался, что эти двое — братья. Некоторые даже знали их. Знали, что ребята круглые сироты и живут с бабушкой. Старуха слишком плоха от старости и забот, и дети целыми днями слоняются по улицам.

Худой, костлявый мужчина, сидевший на ящике перед столовой и наблюдавший рыночную толчею, сразу узнал старшего. Когда-то, давным-давно, когда отец этого парня был еще жив, они были знакомы. И однажды, встретив их на прогулке, он купил ребенку мороженое. Вот и все.

Перед столовой, между пустыми ящиками и бочками шныряли голодные собаки, принюхиваясь к земле и доскам в надежде поживиться. Мальчики остановились возле двуколки, груженной полосатыми арбузами; выпряженные кони были привязаны уздечками к ее колесам, и торбы с овсом висели у них на мордах. Оглобли двуколки задраны к небу; поклажа перевесила, и арбузы грудой сползли на землю. Белая кляча в серых подпалинах смачно хрустела овсом. Под двуколкой валялись прелые арбузные корки, темнело колеблющееся облачко мух. Мальчики стояли, не сводя глаз с однорукого продавца в длинном зеленом фартуке, со сверкающим ножом в руке. Сноровисто работал инвалид: подхватывая арбуз, крепко прижимал к боку культяпкой и одним поворотом ножа вырывал сочную малиновую пирамидку. Ребята с интересом следили за продавцом. А человек перед столовой сидел и прикидывал, не купить ли ребятам арбуз — эти были первые, только что появились, и, конечно, влетит в копеечку… Тем временем старший обернулся и заметил мужчину, сидящего перед столовой. Мальчик вгляделся в него, тот встал, преисполненный решительной щедрости, но через несколько шагов передумал. «Эти пострелы все равно не помнят меня, где уж им догадаться, что я был другом их отца», — размышляя так, он завернул в столовую, попросил буфетчика налить стакан водки и выпил. Недовольный собой, повертел стакан, поставил на стойку и вздохнул:

— Эх!

Вот и все.

Ребята вышли с базара и остановились у палатки шапочника. Палатка стояла у самых ворот, на прилавке сияло круглое зеркало, в которое гляделись покупатели. По стенам на гвоздиках развешаны только что сшитые кепки, и от них — свежевыутюженных — резко пахло паленым. На краю тротуара сидела цыганка и, оголив вялую, нечистую грудь, кормила ребенка. Головы женщины и ребенка были покрыты одинаковыми желтыми платками. На шее цыганки перезванивали тускло мерцающие медяки, в ушах — большие золотистые кольца. Когда цыганка вертела головой, заманивая прохожих: «Погадаю, погадаю», — кольца раскачивались. Женщина кормила ребенка и курила дешевую папиросу. Люди проходили мимо гадалки по тротуару, одни, нагруженные провизией, спешили домой, другие шли на базар. С базара неслись гвалт и шум. Длинноусый цыган, наверное муж цыганки, в папахе, с массивным перстнем на пальце, раскладывал на земле длинные цепи, привезенные на продажу, мешал людям ходить. Хотя и без него тут и шагу нельзя было ступить, чтобы не налететь на кого-нибудь.

Старший мальчик подошел к прилавку и повертелся перед зеркалом. Младший до зеркала не доставал, он ухватился за прилавок, подтянулся, заглянул в зеркало и спрыгнул. Тем временем старший купил папиросы, и они пошли от базара по длинной асфальтированной улице. Лужи, оставшиеся от недавнего дождя, еще не успели высохнуть, хотя вода испарялась на глазах. День был облачный, но иногда проглядывало солнце и жгло немилосердно. По краям улицы тянулись кюветы, а за ними плотные ряды туи, ограждающие дворы, в глубине дворов стояли дома. Впереди мальчиков семенили, хрюкая, свиньи с треугольными рогатками на шее. Не доходя до белого каменного дома в конце улицы, мальчики свернули вправо и молча продолжали путь. Они ни разу не заговорили между собой, им не о чем было говорить. Шли друг за другом, словно связанные невидимой нитью: впереди