Современный грузинский рассказ - Нодар Владимирович Думбадзе

можно было бы подумать, что Толисквами еще не замужем. Материнство пошло ей на пользу, она так похорошела и налилась после родов, что в селе заговорили: «Теперь она еще лучшего мужа себе найдет». И женихи не заставили себя долго ждать, но тут как раз на нее обрушилось ужасное горе.

«И впрямь нет счастья у моей Толисквами», — бормотал Джургу.

Толисквами, всю ночь не сомкнувшая глаз и не отходившая от больного ребенка, и днем не покидала его ни на минуту — не ела, не пила, даже не садилась; только и знала, что слезы лила. И лишь только вечером, когда в соседней комнате собрались близкие и завели разговор о предстоящих похоронах, она умолкла и прислушалась к разговору старших: Толисквами знала, что несовершеннолетних хоронят не так, как взрослых, и это ее тревожило больше всего.

Толисквами приоткрыла боковую дверь и напрягла слух.

— Гроб будет готов завтра, вечером пойдем на кладбище и похороним, — сказал один из стариков и замолчал.

В доме воцарилась могильная тишина.

— Мал он еще, поэтому больше ничего не требуется, поверь мне, Джургу, — сказал второй.

— И за упокой нельзя выпить, по одному стакану? — спросил Джургу.

— Вы, родные, когда вернетесь с кладбища, можете справить маленькие поминки, этого достаточно, настоящий же обряд здесь запрещен — вашинерс, Джургу…

Вдруг на пороге показалась Толисквами. На стариков надвинулась длинная тень, падающая от нее при свете керосиновой лампы.

— Заладили свое «вашинерс»! — гневно сверкнула она глазами. — Кто нам запретил оплакивать ребенка! Что же нам теперь — детей не оплакивать, а оплакивать таких выживших из ума стариков, как вы? Вы хотите сбросить в могилу еще не остывшее тело? Нет, этого я вам не позволю, я мать и сколько захочу, столько и будет со мной мой ребенок!..

— Толи! — рассердился Джургу. — Горе совсем замутило твой разум! Сама не понимаешь, что ты болтаешь, глупая!

— Очень хорошо понимаю, это вы не знаете, что говорите! — яростно набросилась она на отца. — Мы пока еще не оплакали своего покойника, даже не сшили себе траур. Я не позволю так бессердечно бросить его в могилу. Нет! Не отдам вам моего Бондо, не надейтесь на это!

Джургу бросил грозный взгляд на сыновей.

— Уведите ее, вы же видите, что она совсем рассудка лишилась!

Братья увели Толисквами в другую комнату и посадили возле усопшего сына. Джургу запер боковую дверь.

— Надо торопиться с похоронами, а то эта девчонка, глядя на покойника, сама в гроб ляжет.

— Что поделаешь, она мать, и винить ее нельзя. А нам надо выполнить свой долг, — сказали старики.

Бедиша села рядом с Толисквами и начала ее успокаивать.

— Будет, доченька, возьми себя в руки, ты же видишь, что мертвому уж ничем не поможешь, ты еще молода, вся жизнь у тебя впереди. Ведь у меня тоже умер ребенок, тогда я была такая же молодая, как ты, и мне тоже казалось, что я вместе с ним в могилу сойду, но видишь, осталась жить. С жизнью трудно расстаться, дочка…

— Похороним послезавтра, мама, скажи отцу, что послезавтра похороним, — молила Толисквами, — хоть один день побуду со своим сыном.

— Хорошо, скажу, дочка, но не надо поступать так, как никто еще не поступал в селе. Как я помню, такого младенца всегда хоронили на второй или третий день, ни бог, ни люди не простят нам, если мы будем мучить ангелочка.

— Ты лучше скажи ему, а то не знаю, на что решусь.

Толисквами злобно сверкнула своими большими черными глазами. Мать в испуге встала и принялась стучать в боковую дверь.

— Откройте, мне надо с вами поговорить…

Дверь открыли, Бедиша вошла в другую комнату.

— Убивается бедная девочка, просит, чтобы завтра не хоронили… — пробубнила Бедиша, словно в чем-то провинилась. — Похороним послезавтра, Джургу, ничего тут страшного нет, похороним послезавтра! — взмолилась она, глядя на мужа.

— Нет! Достаточно мы под ее дудку плясали!.. Всему есть свой предел! Что мы, особенные, что ли? — Джургу нарочно повысил голос, чтобы слышала и Толисквами. — Не таких младенцев, а настоящих богатырей хоронят, но никто так не убивается. Не говоря уж о другом, просто стыдно так себя вести!

У Бедиши с мужчинами разговор не получился.

Когда сочувствующие разошлись, Толисквами прогнала и тех, которые хотели ночью подежурить у покойника: «Раз мы других правил не придерживаемся, нечего и на ночь оставаться, посторонние мне не нужны, в последнюю ночь со своим ребенком побуду я».

Бедиша постелила мужчинам в соседней комнате, а сама с Толисквами осталась там, где лежал ребенок.

Толисквами спать не собиралась, но Бедиша силой уложила ее. Она не стала раздеваться. Сорвала пододеяльник с одеяла, бросила простыню в угол и прилегла, не раздевшись. «Ну и ладно, и без белья отдохнет, лишь бы легла», — думала Бедиша.

Толисквами заметила, что мать следит за ней, поэтому, затаив дыхание, притворилась спящей. Бедиша не отрывала глаз от постели дочери, долго боролась со сном, но усталость взяла свое, и она вскоре заснула. Толисквами лежала, широко раскрыв глаза, и смотрела на закопченные балки и стропила.

Заслышав пополуночи крик первых петухов, Толисквами встала с кошачьей осторожностью, подкралась к двери, отодвинула засов и, приоткрыв дверь, заранее подготовила себе выход. В ногах и в головах покойника горели свечи, тускло освещая комнату. В приоткрытую дверь ворвалась ночная мгла. Толисквами обрадовалась этой непроглядной тьме… Подхватив тело ребенка, она опрометью выскочила во двор, там, в темноте, закутала его в белую простыню и стремглав побежала к лесу.

Лес этот, густой и мрачный, называли Чертовой чащей, и находился он довольно далеко от деревни. Разве только какой-нибудь отчаянный охотник заходил в дремучие дебри, а местные к лесу и близко не подходили. «Его потому и зовут Чертовым, что он принадлежит чертям, а бесенята и лешие прохожих сбивают с пути и морочат, как им заблагорассудится».

И вот теперь к этому лесу бежала Толисквами.