Квестер - Андрей Владиславович Немиров

— Дельфин! — подсказал Хась.

— Примерно, — согласился Гласс. — Я же, понимаешь, никогда дельфином не был!

Док расхохотался:

— Да-а! Ты, Гласс, уже всеми зверюгами перебывал, а вот дельфином, ха-ха, нет!

— Да погодите вы, уроды! — заорал вдруг Гласс. — Что это было-то со мной, как думаете? Если вообще, думать не разучились?

— Ты идти-то можешь? — спросил его Хась вместо ответа.

— Да… вроде.

— Тогда пошли, чего здесь «ля-ля» разводить! По дороге поговорим.

5

Был в истории такой русский композитор: Александр Николаевич Скрябин, родившийся в Москве в январе 1872 года. Музыкальная одарённость его оказалась весьма незаурядной и не удивительно, что Скрябин занял в мировой музыке своё особенное место, высоко ценимый просвещённым человечеством наряду с Шопеном, Рахманиновым, Прокофьевым…. Но не многие знают, что кое в чем Скрябин пошёл гораздо дальше своих предшественников, сверстников и даже последователей.

Он придумал «Мистерию».

«Мистерия» — цель всего творчества и цель всей жизни Александра Николаевича, к сожалению, так и не достигнутая им, призвана была поставить на новый уровень существования не только искусство, но и само человечество. Это должно было быть очень необычное, невиданное (и неслыханное) доселе сочинение. Исполняемая всеми жителями Земли в течение семи дней, вобравшая в себя все виды искусства, включая свет, цвета и ароматы, использующая природу, как инструмент — наряду со скрипками и валторнами — «Мистерия» должна была, по замыслу Скрябина, оторвать человека от его бренного тела, освободить гордый творческий дух и преобразовать человечество в иную, более соответствующую этому духу форму, субстанцию.

Не получилось. Не успел Александр Николаевич записать «Мистерию», музыка и многие тексты которой, говорят, были им не раз представлены друзьям. Умер Скрябин в расцвете сил и славы от дурацкого фурункула на губе — нелепой даже в те годы смертью. Остались только наброски «Предварительного Действа» — своеобразной «репетиции» «Мистерии». Но никто не воспринимал эту идею Скрябина всерьёз при его жизни, никем не завладела она и после смерти композитора. «Утопия» — вот и весь сказ.

Однако, теперь, когда в каждом доме работают угаданные Скрябиным телевидение и радио, когда весь мир слушает музыку, написанную на предсказанных им синтезаторах, и смотрит светомузыкальные шоу, принцип которых был придуман Александром Николаевичем, его «Мистерия» уже не представляется бредом сумасшедшего художника. Скорее, наоборот, глупая смерть Скрябина от прыщика на губе видится чем-то закономерным и символическим: как будто композитор-философ перешагнул невидимую черту, вторгшись в чуждые владения, куда ему входить явно было нельзя… И тут же был наказан…

Так, может быть, не совсем утопична идея освобождения человека от плоти во имя бессмертия его духа и разума? Или Александр Скрябин зря прожил свою яркую, насыщенную сорокатрёхлетнюю жизнь?

6

— Опять ты, Гласс, за своё? — раздражённо воскликнул Хась. — Тебя хлебом не корми — дай в человеческих проблемах поковыряться! Вот эти твои видения — это ж результат постоянного пребывания в затяжных размышлизмах! Голоса слышал, взгляды чувствовал, какого-то Скрябина зачем-то приплёл… Доразмышлялся ты, Глазик…, до того доразмышлялся, что замучили тебя эти размышления и представил ты себя в образе мученика Христа! А теперь пытаешься понять, что к чему, мыслитель фигов!

— Во-во, и я о том же! — вставил Док. — Голоса уже слышит — значит, шизофрения в первой стадии.

— Да идите вы! — огрызнулся обиженный Гласс.

— А мы и идём! — улыбнулся Док.

Они действительно шли: троица пересекала огромную скучную равнину и, чтобы как-то отвлечься от её зелёного однообразия, Хась предложил обсудить Глассовы видения… Гм…, как теперь выяснилось — сделал он это весьма опрометчиво.

Гласс хоть и обижался на не всегда корректные шутки друзей, но остановить его поток сознания было невозможно:

— Да поймите вы, не случайность это! Не просто так мне всё это привиделось: и красная дорога, и пыль, и тяжесть, и взгляды эти, и голоса. Теперь я знаю: это мой разум корчится под весом моего тела, пытаясь освободиться от него и взлететь над этой суетой, над этими злыми голосами и жадными взглядами… А эти голоса, эти взгляды требовали: иди, терпи, неси, не останавливайся…, потому что так положено, потому что это жизнь — все идут, и ты иди, все несут, и ты неси! Я слышу эти голоса, я чувствую эти взгляды… и понимаю: здесь что-то не так! Не так, не так, не так… Не здесь моё место, не здесь мой ДОМ — не на этой красной пыльной дороге, не среди этого гомона и этих безумных глаз!

Гласс замолчал. Он шёл по траве и глядел строго вперёд странным, невидящим взглядом. Хась и Док, шагавшие рядом, молчали: такого Гласса им наблюдать ещё не приходилось.

— Мы тысячелетиями привыкали жить исключительно заботами нашего тела, — продолжал Гласс. — Мы — рабы своего тела: мы вкалываем для него и радуемся тому, что оно у нас есть. Вся наша цивилизация построена на культе тела, и вся наша история — культ тела… — Гласс вздохнул. — И все интеллектуальные достижения меркнут перед культом тела. И погубит человечество какая-нибудь энная мировая война, которая тоже начнётся из-за культа тела… И никто не задумывается: а действительно ли оно нам так необходимо — это тело? А может быть, пора уже избавиться от него и освободить свой дух и свой разум?

Док грустно усмехнулся:

— Как в милицейском рапорте: «Убийца избавился от тела, выбросив его в мусорный бак».

— Именно — в мусорный бак! — сверкнул глазами Гласс. — И вот, что я вижу потом: моё тело на траве, мой разум отрывается от него и летит, летит… выше и выше… И вдруг я оказываюсь на поверхности океана, и понимаю — это ДОМ. Дом, понимаете? Мне хорошо здесь, я понимаю, что сюда я и стремился всю свою жизнь, сюда стремилась моя душа, мой разум, здесь живут и сбываются мои мечты. И не только мои — мечты всего человечества сбываются здесь. И это — не фантазия! Я видел это так же ясно, как вижу вас сейчас, как вижу Квеста на плече у тебя, Хась, как вижу Точку у ног Дока… Я видел это! Дом нашей мечты, он — существует!

— Да вот он — Дом твоей мечты! — воскликнул Хась, делая широкий жест рукой — Мы как раз внутри него. Органического тела человек здесь не имеет, свобода разума — полная, бессмертие опять же… Так что, Глазик, вот он — Дом-то, здесь, в Бестерляндии окаянной! Ты сам же нам об этом говорил! Или забыл?

Гласс как-то виновато взглянул на Хася, улыбнулся и тихо сказал:

— Да