Полка. О главных книгах русской литературы (тома III, IV) - Станислав Львовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не устраивало цензуру и формальное отношение Зощенко к Ленину: «В мелкой хронике, наряду с пышными восхвалениями террористов, Зощенко ограничивается лишь следующими беспредметными строчками о Ленине: "17 апреля 1917 г. в Петербург приехал Ленин, и 25 октября 1917 г. с буржуазной революцией было покончено, началась социалистическая революция". Закономерный финал: «Сейчас листы с материалом Зощенко изымаются из журнала. 5-я часть "Голубой книги" будет разрешена к печати после коренной переработки»[519].
Именно на этом этапе возникает фигура тогдашнего главного редактора «Красной нови», бывшего участника РАПП Владимира Ермилова, благодаря которому публикация всё же была доведена до конца. Этот критик и редактор известен ныне как один из одиознейших погромщиков и доносчиков советской литературы. Впрочем, в тот период он обращался с Зощенко довольно нежно, учитывая то ли неоднозначность политики партии в области культуры, то ли достаточную известность своего подопечного. Видимо, поэтому Зощенко, которого расстраивали редакторские правки и отношение к себе «как к ученику, начинающему писателю»[520], часто подчинялся его мнению.
Писателю предлагалось исправить «политические ошибки» («народовольцы были одиночками, не связанными с народным движением, сам путь террора партия считает вредным, особенно сейчас, после убийства С. М. Кирова»). Некоторые замечания кажутся совсем незначительными, но и за ними скрывается некая политическая логика (к которой Ермилов был особенно чувствителен): «Фраза о том, что нет никого, о ком бы мы так жалели, как о Рылееве, вызвала сомнение у Ермилова, и в журнале она приобрела следующий вид: "И, пожалуй, мало о ком мы так же горько пожалели". Точечным цензурным переработкам подверглось и отдельное книжное издание. Например, Елена Жолнина предполагает, что изъятие упоминаний об Аттиле связано с так и не поставленной пьесой Евгения Замятина «Аттила», в которой недвусмысленно проводилась аналогия между варварами и большевиками.
При этом не следует связывать все изменения в тексте с цензурой (или самоцензурой); ощущая себя именно советским писателем, Зощенко всерьёз размышлял в политэкономической логике, которая была характерна для его эпохи. Об этом свидетельствуют разнообразные сохранившиеся рабочие материалы к книге.
Как её приняли?
Реакция на «Голубую книгу» была неоднозначной. Центральный партийный орган, «Правда», опубликовал крайне резкий, погромный текст критика Арона Гурштейна, в котором Зощенко прямо сопоставлялся со своими персонажами (традиция, восходящая ещё к многочисленным критическим публикациям 1920-х). Но Зощенко виновен был и в идеологической ошибке[521]:
Незнание, непонимание истории, невежество обнаружил писатель Зощенко. Всё богатство исторической жизни он свёл к анекдоту. На всё богатство исторических явлений он реагирует тягуче-однообразным, монотонным «сказом». Ни чувства истории, ни гнева, ни страсти. Мысль бедная, убогая.
Более спокойную, но также негативную оценку «Голубой книге» (как и вышедшей за год до этого другой книге Зощенко, «Возвращённая молодость») дал в одном из центральных тогдашних журналов, «Литературном критике», Игорь Сац[522]:
Подлинные исторические факты рассказаны более или менее обычной речью «героев» зощенковских рассказов: кое-что смешно – иначе и не могло быть у такого писателя, – но часто совсем не смешно и даже неприятно. Неприятно, когда тем же языком, основанным на странных, угловатых, чрезмерно прямолинейных и всё же неясных ассоциациях, говорится о великих и трагических событиях в истории человечества.
Впрочем, эта реакция была не всеобщей. И если Цезарь Вольпе не успел при жизни опубликовать «Книгу о Зощенко», где заинтересованно и глубоко писал о «Голубой книге», то некоторые другие критики и писатели выступали поощрительно. Так, Абрам Лежнев[523] писал (во многом прозорливо) о зощенковской манере[524]:
…Она окончательно определяется как медитативная форма, приспособленная для раздумывания вслух, для обобщений, для аргументации, и прослоённая чисто новеллистическими вставками. Она находится где-то посередине между публицистикой и беллетристикой, между трактатом и рассказом, между фельетоном и статьёй. И эта её промежуточность, этот уход в сторону от привычных и тесных форм прозы к более свободным, дающим простор мысли, делает её интересной и важной для всего нашего литературного развития.
В числе поддержавших книгу был и её адресат Максим Горький, и это было очень важно. Столп соцреализма оценил работу Зощенко высоко, но предрёк её непонимание.
Что было дальше?
Несмотря на неоднозначный приём книги, под запрет она не попала, скорее напротив. В 1936 году в «Библиотеке "Огонёк"» выходит книга Зощенко «Исторические рассказы», в которую вошли незначительно переработанные фрагменты «исторической» части «Голубой книги». Некоторые рассказы из неё, опять-таки с небольшими изменениями, выходили позднее и в других его сборниках. Зощенко продолжал публиковаться и вести жизнь признанного советского литератора: его комедии ставились в центральных театрах, а гастроли собирали полные залы.
Во время войны Зощенко оказывается в эвакуации и работает над автобиографической повестью «Перед восходом солнца» – историей самоизлечения от глубокой депрессии. Новую повесть Зощенко признают неактуальной и вредной, её публикацию останавливают – это первый сигнал о том, что творчество Зощенко уже не соответствует официальной литературной норме.
В 1946 году над писателем разражается гроза: выходит Постановление ЦК ВКП(б) «О журналах "Звезда" и "Ленинград"». В нём Зощенко был назван «пошляком и подонком литературы»:
…Зощенко давно специализировался на писании пустых, бессодержательных и пошлых вещей, на проповеди гнилой безыдейности, пошлости и аполитичности, рассчитанных на то, чтобы дезориентировать нашу молодёжь и отравить её сознание. Последний из опубликованных рассказов Зощенко «Приключения обезьяны» («Звезда» № 5–6 за 1946 г.) представляет пошлый пасквиль на советский быт и на советских людей. Зощенко изображает советские порядки и советских людей в уродливо карикатурной форме, клеветнически представляя советских людей примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами. Злостно хулиганское изображение Зощенко нашей действительности сопровождается антисоветскими выпадами.
Через две недели после публикации постановления Зощенко и Анну Ахматову исключили из Союза писателей СССР как писателей, не принимающих «участия в социалистическом строительстве». Зощенко был лишён средств к существованию и предан литературному остракизму; перебивался анонимными переводами, продажей вещей и даже сапожным ремеслом. Нападки на Зощенко не прекратились даже после смерти Сталина; писатель умер в 1958 году, так и не восстановленный в литературных правах.
После посмертной «полуреабилитации» Зощенко «Голубая книга» выходила в СССР несколько раз, и каждый раз текст несколько варьировался. Двухтомник 1968 года готовил Юрий Томашевский, энтузиаст зощенковедения, который, в частности, обращался к печатному экземпляру «Голубой книги» с правками писателя, во многом восстанавливающими цензурные изъятия и изменения.
В позднесоветскую эпоху «Голубая книга» обязательно анализировалась как этапная для Зощенко (в отличие от, например, замалчиваемой повести «Перед восходом солнца»), но отношение к ней было двойственным, как к не вполне удавшемуся тексту (за исключением важнейших работ Мариэтты Чудаковой). С другой стороны, многие отмечали это произведение как своего рода перелом в творчестве Зощенко, который «попытался решительно раздвинуть границы поиска»[525]. В новейшее время – благодаря исследованиям Александра Жолковского, Юрия Щеглова и других филологов, а также громкой книге Бенедикта Сарнова «Пришествие капитана Лебядкина. Случай Зощенко» – «Голубая книга» считается одним из центральных явлений советской литературы 1930-х.
Почему Зощенко писал таким «простонародным» языком?
В массовом восприятии современников и даже в литературной критике бытовало понимание Зощенко как писателя узкой темы, изобретателя «мещан» и «обывателей». Подчас это приводило к прямому отождествлению автора и персонажей. Совершенно другой взгляд на Зощенко предложили формалисты. Виктор Шкловский писал[526]:
Его вещи выдерживают многократное чтение, потому что в них большое количество разно использующих материал приёмов. В большом плане, в сюжетном, Зощенко работает на том, что заказчик-обыватель, говоря, разоблачает сам себя. ‹…› Читатель испытывает, видя человека в двух планах, чувство превосходства, достигается «выпуклость» предмета. Читатель как будто сам догадывается, что можно увидать предмет иначе.
В «Голубой книге» мы повсюду видим просторечие, особый «обывательский» язык: анахронизмы
