Красная тетрадь - Екатерина Мурашова

Почти сразу после ухода Фани явился с задов, огородами следующий посетитель – невзрачного вида мужичонка со следами застарелого пьянства на сморщенном не по возрасту лице. Его Карп Платонович принимал уже сидя, в мундире, с видом важным и не лишенным даже высокомерия.

Однако донесениями мужичонки остался доволен и собою горд: никому еще из полицейских чинов не удавалось ввести своего человечка в банду Дубравина. Хотя и указания соответствующие из центра были, и поощрения обещаны. А он – урядник Загоруев – сумел. И не в поощрениях даже дело, хотя и они – не лишние. Служить не только за деньги, но и за честь – для Карпа Платоновича не пустые слова. Кто и где величество и государство блюдет? Министры в Зимнем дворце? Как бы не так! Они, небось, все жиром заросли и на мир Божий, петербургский из карет да через пенсне смотрят. А ежедневно и ежечасно бдит – кто? Правильно: сельские да становые урядники. На них, рабочих лошадках, порядок и держится. Как где крамола, воровство или, упаси Господь, душегубство – кого зовут? Неужели министров да губернаторов?

– В общем, смотри в оба! – наставлял Карп Платонович внедренного агента. – Покамест твоя задача – затаиться и сидеть тихо, чтоб никто тебя ни в чем заподозрить не мог…

– А ежели они еще прежде на дело пойдут?

– И ты с ними иди, и все, что старшие прикажут, делай.

– А в острог потом?

– На то я есть, чтобы тебя от острога отвести. Греха на тебе не будет, потому как ты выполняешь мое задание. А когда всю банду повяжем, так выхлопочу тебе денежное поощрение, как особо ценному агенту.

– Оно хорошо бы, ваше высокоблагородие, детки малые кушать просют…

– Брось, не прибедняйся! – нахмурился Загоруев. – Когда к Воропаеву шел, небось, про деток не думал…

– Да я, ваше высокоблагородие, я… это ж когда было…

– Ладно, молчи теперь. Стало быть, договорились мы с тобой крепко… Все ли запомнил?

– Вроде все.

– Ну, прощай тогда.

– А…? – мужичонка выразительно пошевелил пальцами.

– Жаден ты, братец, – Загоруев брезгливо поморщился, однако достал бумажник.

Рискуя повториться, напомним читателю, что Карп Платонович был весьма щедр. Этим по большей части и объяснялись его успехи в агентурной работе.

За чаем Настасья испытующе смотрела на урядника, однако, сама молчала и разговора не заводила.

– Не ладно, Настасья! – не выдержал, наконец, Карп Платонович, скребя подмышкой и осатанело вертя шеей в тугом воротнике. Ему хотелось поговорить хоть с кем.

– С попадьей неладно? – уточнила Настасья. – Неужто… неужто недостаточно к вам…гм… почтительна?

– Да нет! С Фаней у меня как раз все хорошо! Но вот донесения ее…

– Простите покорно, но каких же вы от нее донесениев ожидали, Карп Платонович? Она же глупа, как мартовская кошка…

– Да в том-то и дело! – воскликнул урядник. – И вовсе, кстати, она не глупа… Но – наивна до бескрайности. Сама не понимает, что говорит. Но наговорила уже – воз и маленькую тележку. И вот я теперь должен по начальству рапортовать, да… Не могу, Настасья! Это меня и жжет, и мучит!

– Не можете – отчего? – опять медленно произнесла Настасья. – Оттого, что Аграфене вред будет?

– Точно! – обрадовался пониманию Карп Платонович. – Священника ейного как бы в острог не посадили, да и подельников его… Мне бы и радоваться, что заговор против государства и величества пресечь могу, а я… Я, понимаешь, нипочем не могу Фаню обидеть!

– Никак не токмо телом, а и сердцем к ней прикипели? – подумав, сформулировала бобылка. – А женка что ж?

– Фаня – удивительная! И до чего ж ты правильно говоришь – именно сердцем! – мечтательно закатив глаза и размякнув от умного внимания Настасьи, проговорил Загоруев. – Она и дите и баба разом. Так и хочется ее… ну, облапить и прикрыть от всего… А жена моя… Что ж, мы хорошо с ней живем. Только… Как бы тебе вернее сказать, Настасья?… Пойми, я, хоть и грамотный человек, но всю жизнь рапорты по начальству писал… оттого неказенные слова мне и в ум не идут… А вот у Фани они всегда наготове… Нету в нашей с женой жизни нежности – вот как я тебе скажу!

– Эка вы заговорили-то! – усмехнулась Настасья. – Нежности ему! А где это вы в наших краях видали, чтобы у мужа с женой, которые всю жизнь боками об одни углы трутся, эта самая нежность – была?

– Не знаю, Настасья, ничего не знаю! Запутался я, урядник, в бабьих юбках… Думаешь, самому от себя не тошно?!

– Нынче ваше дело, как я понимаю, Фанькины и государственные дела меж собой примирить. Так?

– Так! – истово кивнул Загоруев и отчего-то представил, как много лет назад, сидя за тем же столом, неторопливо рассказывал сударушке о своих делах Иван Парфенович Гордеев. Настасья тогда была молода и пригожа, но слушала наверняка так же внимательно и, пожалуй, также время от времени входила в разговор и давала советы… Да если уж Иван Гордеев находил полезным ее послушать…

– Тогда, может, так сделать: написать потребные бумаги… Куда вы их потом-то несете? В полицейское управление? Или уж в Ишим везти?

– В зависимости, кому адресовано.

– Так вот, написать все эти бумаги, как долг велит, да сделать так, как будто бы Аграфенин муж тут и ни причем. Если вовсе извернуться нельзя, тогда надо свидетельствовать доподлинно, что его как бы против воли втянули. Сам молод годами, а наставник его – владыка Елпидифор, стар вельми, да слаб, потребных наставлений дать не может… Вот и свернул отец Андрей с верной дороги. А его предупредить тайно… Мол, все про тебя известно. Будешь еще с этими вожжаться, пойдешь в острог. Небось, не дурак же он совсем… А Фаньке и вовсе ничего говорить не надо, чтобы она еще кому не проболталась. Пусть думает, дурочка, что вы с ней с самого начала за просто так любились… за нежность енту…

– А ведь ты права, Настасья! – подумав и видимо приободрившись, воскликнул Карп Платонович. – Что-нибудь в этом роде я и совершу! Потому как вовсе государственным долгом пренебречь не в состоянии. Да и опасно это…

– Чем же опасно? – заинтересовалась бобылка.

– Городок у нас не велик, все на виду. Если прознает исправник, что я знал про злоумышление, да не сообщил, так выгонят меня без мундира и пенсии…

– Не, это никак невозможно! – резво среагировала Настасья. – Аграфена, это, конечно, хорошо, да у вас же детки малые! И служба вам до сей поры, как я вижу, в охотку…

– А то! – приосанился Загоруев. – Я – государственный пес, иного ничего и делать-то не умею.

– Тем более! – припечатала Настасья. – Идите нынче ж к себе в управление и пишите!