Нерон - Д. Коштолани

Они направились к лагерю. Войска, которые сбежались к порту, медленно стягивались к месту стоянки, тогда как корабль удалялся по морю, снова распустив свои паруса. На высоте Акрополя огонь погас, летало лишь несколько слабых облаков дыма. Издали угадывалось уныние, порожденное в городе неожиданным бегством римского корабля. С ним, казалось, удалялась последняя надежда осажденных.

Возвращающиеся отряды Ганнибала толковали о сцене, происшедшей в порту между вождем и посланниками Рима. Они не понимали слов, которыми те обменивались, но энергичный тон римлян при обращении к Ганнибалу казался всем устрашающим. Некоторые, желая думать, что поняли, посла, повторяли воображаемую речь, в которой от имени Рима выражалась угроза перерезать всю армию и умертвить Ганнибала, распяв его на кресте. Угрозы эти повторялись, преувеличиваясь каждый раз собственным вымыслом и, когда на Змеиной Дороге или в других пунктах долины встречались новые отряды, все уже уверяли, что видели цепи, которые показывали с корабля римские легаты, чтобы взять в плен Ганнибала, и ропот ярости пробегал по армии.

Ганнибал, удовлетворенный, глядел на этот прилив негодования, который бурлил вокруг него. Солдаты выстраивались по пути его следования; его приветствовали с величайшим энтузиазмом; он слышал на всех языках голоса, угрожающие смертью Риму и призывающие вождя произвести последнюю атаку города, чтобы завладеть им прежде, чем послы прибудут в Карфаген.

— Берегись, Ганнибал; — сказал один старый кельтибер, появляясь перед его конем. — Твои карфагенские враги соединятся с Римом, чтобы погубить тебя.

— Народ любит меня, — ответил вождь высокомерно. — Прежде, чем карфагенский Сенат услышит римлян, Сагунт будет наш и карфагеняне будут провозглашать нашу победу.

Актеон с грустью глядел на опустошенную местность, представлявшую ранее столь жизнерадостный и плодородный пейзаж. В порту не было других судов, кроме нескольких военных кораблей Нового Карфагена. Моряки спали в святилище Афродиты. Лавки были разграблены и разорены; набережная покрыта сором. Жестокость варварских народов, прибывших из глубины страны, их ненависть к прибрежным грекам побуждала их вырывать даже цветной булыжник, раскидывая его. Вся долина представляла собою безграничное и разоренное пространство. Ни единого деревца не осталось. Войска вырубили рощи смоковниц, обширные плантации масличных деревьев, виноградные лозы, разрушив даже дома, чтобы согреться деревом крыш. Они оставили лишь развалины стен и низкие кустарники. Сорные травы, которые быстро произрастали на почве, утучненной трупами людей и животных, разрастались по всей долине, покрывая прежние дороги, пробираясь по развалинам и затягивая ручьи, которые, вследствие обмеления русла, разливали свои воды и превращали низменные поля в лужи.

Это было делом беспрерывно увеличивающейся армии, состоящей из ста восьмидесяти тысяч человек. Они пожрали сагунтские поля. Солдаты, разорив все, что только было годно для непосредственного употребления, распространили свое хищничество на соседние округа.

Съестные припасы доставлялись уж издалека; их прислали отдаленные народы взамен будущей добычи, которой обольщал их Ганнибал, говоря о богатствах Сагунта. Слоны были отправлены несколько месяцев тому назад в Новый Карфаген, так как они являлись бесполезными при осаде и было слишком трудно прокормить их в опустошенной местности.

Над полями носились вороны черными волнообразными стаями. Из-под кустарников шло зловоние от падали лошадей и мулов, которые разлагались. По краям дороги лежали трупы варваров, умерших от ран и, согласно обычаям их страны, оставленные соотечественниками в добычу хищным птицам, которые заполняли окружающий воздух долины. Паря в воздушном пространстве, хищники чуяли мерзость разложения и дыхание смерти.

Актеон остро замечал это зловоние лагеря и с грустью думал об осажденных. Глядя на город, он угадывал ужасы, которые скрывали эти красноватые стены после семимесячного осадного положения.

Они приближались к лагерю. Грек увидел, что это военное сборище производило впечатление настоящего города. Осталось очень мало палаток из холста и кожи. Зима, которая была на исходе, вынудила осаждающих выстроить каменные хижины с крышами из ветвей и деревянные дома, которые походили на башни и служили укреплением бастионов, окружающих лагерь.

Ганнибал, как бы угадывая мысли грека, надменно улыбался, довольный работой разрушения, произведенной его армией.

— Видишь эту высоту, подле Акрополя, внутри ограды?.. Она наша. Стрелометы стреляют по Сагунту, который уже наполовину сократил свои прежние границы. И они еще мечтают защищаться! Еще надеются на помощь Рима!.. Упрямцы. Они в третий раз соорудили новую линию стен. Они дойдут до того, что им останется лишь Форо, где я перережу тех, которые выживут…

Африканец переменил разговор, устремив взгляд на своего прежнего товарища.

— Наконец-то ты взглянул трезво и пришел ко мне. Скажи: ты готов следовать за мною, готов пуститься в предприятия, о которых я говорил тебе однажды, на рассвете, на этой самой дороге. Быть может, следуя за Ганнибалом, как Птоломей за Александром, ты достигнешь того, что станешь царем. Итак, решено!

Актеон, прежде чем ответить, секунду помолчал, и Ганнибал прочел в его глазах нерешительность.

— Не лги, грек: ложь нужна для врага или же для спасения жизни. Я твой друг и я обещал щадить твою жизнь. Ты не хочешь следовать за мною!

— Да, не хочу, — решительно ответил грек. — Мое желание вернуться в город, и, если у тебя действительно сохранилось какое-либо чувство к товарищу твоего детства, то дай мне возможность уйти.

— Но ты погибнешь там!.. Не надейся на пощаду, если мы вступим в Сагунт.

— Я умру, — просто сказал афинянин. — Ведь там есть люди, которые приняли меня, как соотечественника, когда я скитался по свету; там есть женщина, которая взяла меня под свое покровительство, видя меня несчастным. Она послала меня в Рим, чтобы я привез им слово надежды, и я должен вернуться, не взирая на то, что я повергну их в печаль и страдания. Что стоит тебе дать мне свободу!.. Быть может, завтра же тебе представится возможность убить меня. Внутри Сагунта будет одним ртом больше, а там, должно быть, царит голод. Откровенно говоря, пожалуй, увидя меня вернувшимся без всякой помощи, сагунтцы падут духом и сдадутся.

Ганнибал мрачно глядел на Актеона.

— Безумец! Никогда я не думал, что афинянин способен на такую жертву. Вы, греки, легкомысленны и лживы. Ты первый, встречаемый мною грек, который желает остаться верным городу, усыновившему его. Карфаген понес много бед от наемников твоей страны. Ты привязываешься к женщине, становишься ее рабом.

— Уходи, безумец! Ступай! Я предоставляю тебе свободу… Знай, что с этой минуты ты лишаешься покровительства Ганнибала. Если попадешься в мои руки в городе, ты станешь моим пленником.

Ганнибал, ударив пятками по бокам своего коня, поскакал в лагерь, высокомерно повернувшись спиною к греку. Вскоре Актеон заметил приближающегося к нему карфагенского юношу, который, не проронив ни слова и даже не взглянув на него, взял повода его лошади и направился к Сагунту.

Достигнув передовых позиций осаждающих войск, карфагенянин сказал несколько слов, и грек свободно проехал дальше среди враждебных взглядов солдат.

Приблизились к развалинам первой ограды. Под ее защитой находились передовые войска осаждающих. Здесь грек сошел с лошади, сорвал с куста иглистую ветку и, подняв ее вверх, как символ мира, направился к городу. Перед ним высилась та стена, которая под его руководством была воздвигнута в одну ночь, чтобы задержать наступление врага. На ней виднелись шлемы лишь нескольких защитников. Неприятель направил все свои атаки на возвышенную часть. Та же сторона города, где происходили первые сражения, была почти оставлена.

Караульные, бывшие на стене, узнали Актеона. Ему кинули веревку из ковыля, чтобы помочь подняться. Все жадно окружили грека, которому казалось, что он видит вокруг себя группу привидений. Тела их были настолько худы, что широкие доспехи, казалось, могут соскользнуть с них; под забралами шлемов скрывались пожелтевшие лица, печальные и высохшие; руки же, костлявые и морщинистые, с трудом могли держать оружие. Странный желтоватый блеск сверкал в глазах.

Актеон добродушно защищался от бесчисленных вопросов. Он все расскажет в свое время; он должен прежде дать отчет о возложенном на него поручении сенаторам Сагунта, немного спокойствия; до наступления ночи всем станет все известно. И, полный сострадания к этим несчастным, он лгал из милосердия, уверяя, что Рим не забывает Сагунта и что он является передовым легионов, которые будут присланы союзниками.

Из ближайших домов, из соседних уличек выходили мужчины и женщины, привлеченные новостью о прибытии грека. Его окружали, его расспрашивали. Все хотели первыми узнать вести, чтобы распространить их по городу; и Актеон, мягко отделываясь от них, смотрел с ужасом на их желтоватые и высохшие лица, с дряблой кожей; на впавшие в темные орбиты глаза, сверкающие странным блеском, напоминающим отражение мерцания гаснущих звезд в глубине колодца; на руки, которые трещали, как тростники, при движениях.