Спящие пробудитесь - Радий Фиш

— Когда рассказал я о начале, что положили вы в Карабуруне, шейх молвил: «Да возгласят они цели наши всем — друзьям и врагам, ибо мы не новый дервишеский толк и не тайной веры приспешники. Наша цель — Истина! Средства, однако, храните для тех, кто ими пользуется, дабы до поры ни враг по ненависти, ни друг по недомыслию не мог воспрепятствовать. Памятуйте одно: средства должны соответствовать цели. Враг вам нашепчет: „Для благой цели все средства хороши“. Не поддавайтесь искушеньям, сколь бы вас ни теснили. К достойной цели ведут лишь достойные средства, или же цель оказывается достигнута по средствам. Знаю, страшитесь вы посрамления Истины пуще смерти! Но и смерть ваша может ее посрамить — нужна победа!»

— С нами Истина! — возгласил Деде Султан.

И вслед за ним повторили остальные:

— С нами Истина!

Сату потянулся к своей старой ковровой суме. Достал свернутый в трубку свиток.

— Наказ учителя никто у меня отнять не мог, спрятан в надежном месте. — Он постучал себя пальцем по лбу. — А вот над свитком я дрожал, что овца над ягненком. Передал его шейх и молвил: «Награждены мы разумом, дабы судить по справедливости. Дело это, однако, непривычное. Отвези братьям толкование Корана, чтобы Деде Султану и мулле Кериму сподручней было изъяснять новое через старое».

С этими словами ашик подал свиток Деде Султану. Тот приложил его ко лбу, передал дальше мулле Кериму.

— Наш брат Маджнун, писарь тайн, — продолжал Сату, — поведал мне, что сей труд закончен шейхом в Изнике на языке арабов и прозывается «Нур уль-Кулуб», то есть «Свет сердец».

Выходило, шейх услышал их мысли за сотни фарсахов! Мурашки побежали по спине у Керима.

Тем временем на середку вышел незнакомец в синей греческой рубахе и постолах из сыромятной кожи. Поклонился на стороны и сказал, заметно пришепетывая:

— Весть срочная и грозная. Идет на нас османское войско. Под бунчуком самого наместника Сулеймана-бея — лучники, латники, пять сотен сипахи и две тысячи пешей рати. Выступают на рассвете в субботу. Доведавший о том Танрывермиш до сей поры не ошибался. Передал еще, будто первый привал османцы намерены сделать возле деревни Екли.

Всех поразило имя проведчика. Танрывермиш по-турецки значило то же, что по-болгарски и по-сербски Богдан — «дарованный богом». Весть, поданная им, была воистину даром судьбы: два дня и полторы ночи, оставшиеся до выступления войска, могли решить дело.

Одному Деде Султану было ведомо, что скрывается под этим именем бывший дружинник айдынского бея. Тесть этого дружинника, староста деревни Даббей, что в долине Малого Мендереса, вопреки заступничеству бея, был повешен по приказу кадия на базарной площади в Тире. С того дня возненавидел Танрывермиш и своего бея, и османского кадия, и всех беев и кадиев вселенной. Через земляков из сожженной деревни Даббей нашел в горах людей Догана. А когда османский наместник объявил набор в свое войско, упросил бея отправить его вместе с тремя другими дружинниками под османский бунчук. И стал первым османским воином, перешедшим на сторону Истины.

Давно ждали вести о выступлении наместника сидевшие в этой горнице, ждали и готовились. Но когда весть пришла, оказались к ней неготовыми. Требовалось время, чтобы освоиться.

Долго молчали. Пламя свечей прыгало по лицам, придавая им мрачное, а то и зловещее выраженье. Но по мере того как длилось молчание, смягчались резкие черты, суровость сменялась облегчением.

Весть, принесенная греком, даровала им свободу — от сомнений, от нерешительности, от страха.

— Аллах — свидетель, — сказал наконец Деде Султан, — не мы первыми обнажили меч. Нам остается решить, как получше встретить гостей, что удостоили нас чести защищать Истину!

Зашевелились, заговорили разом. Текташу, когда речь шла о сече, туркменская гордость не позволяла пропустить кого-либо вперед. Вспомнил, как некогда его разбойные резвецы, нападая на караваны с многочисленной стражей, первым делом пускали по верблюдам стрелы с зажженной паклей. Обезумевшие животные давили вокруг себя все, что попало, ломали строй. И предложил: пусть акынджи, из самых лихих, затаятся в лесу примерно в фарсахе от Екли, там, где поросший склон нависает уступом над дорогою, и ударят по обозу огневыми стрелами.

Гюндюз тоже принялся обмозговывать вслух. Ежели враг сядет на привал возле Екли, там место лесистое, есть где засаду устроить. Пошлют османцы по дрова десяток, а то и целую полусотню гулямов, — схватим их в лесу и порешим. Не пошлют — значит, костры будут малые, можно будет налететь на стан, страху нагнать. И поминай как звали.

Согласился с обоими Деде Султан. Гюндюзу, однако, заметил, чтобы взял в засаду двоих-троих выучеников Керимовых поголосистей. Пусть из лесу покличут гулямов: среди них добрая доля людей подневольных. Следует им случай дать живот свой спасти.

— Не все же они такие дурни, как мы с тобою, брат Гюндюз, в юности нашей безмозглой были, что по доброй воле махать саблей пошли?!

— Правда твоя, Деде Султан, — согласился Гюндюз. И задумался: как устроить дело. Порешить всегда легче, а вот спасти попробуй!

— Раз вы близ деревни засаду затеяли, — вмешался Абдуселям, — надобно старейшин Екли повестить: людей, скот и добро, сколько захватят, из деревни увели бы. Выместит на них злобу Сулейман-бей. Нам бейские обычаи знакомы. И пусть не рядом где-то хоронятся, а сюда идут Карабурунский люд потеснится, примет их в дома, а нет — шатры поставим…

— Непривычны они по шатрам жить, — усмехнулся Текташ. — Греки в Екли обитают.

— Вот ты их и научишь, брат Текташ, — немедля возразил Деде Султан. — Обвыкнутся, ежели сладкую душу свою сохранить желают. А врага побьем, проводим их с почетом домой.

Сила на них шла нешуточная. Под рукой Деде Султана находилось, правда, людей не меньше, чем у наместников, да только одолевают не числом, а умением. Как ни рвался Текташ в открытую сечу, пересилить в ней такого врага и думать было нечего.

Сподручней было взять за пример ратные ухватки Мусы Челеби, коим Мустафа Бёрклюдже с Гюндюзом были самовидцами.

Вдосталь натерпелся страху и сраму Муса Челеби, прежде чем обрел тот воинский разум, что привел его к победе над старшим братом и посадил на престол в Эдирне. До той поры он скорей готов был пасть костьми, лишь бы не показать тыл неприятелю. А тут научился бегать и считать умный бег за доблесть, ибо он изнурял врага прежде боя. Стал ловок в засадах, озадачивал недруга пусть не очень болезненными, но зато непонятно откуда нанесенными ударами. Если нужно было быстро сменить поле боя, сажал мужицких ратников на запасных лошадей, перебрасывал куда надо. Завязывал стычки в узкостях — ложбинах, перешейках, ущельях.

Вот что разумел Деде Султан под ратными ухватками Мусы Челеби, думая теперь приспособить их к делу.

До утра держали той ночью совет в Карабуруне. Подошло время расходиться, когда у порога послышались шум, мужские и женские голоса. Не обращая внимания на протесты верного Костаса, ворвалась, отстранив его, как мальчишку, предводительница сестер Истины Хатче-хатун.

— Да что же это творится-то? — вскричала она при виде Деде Султана. — Не ты ли наших стариков, умом пообносившихся, уговорил? Не ты ли толковал им, что место жен рядом с мужьями?! А как до дела дошло, как привез Анастас на ладьях своих весть грозную, так запамятовал ты учительные речи свои?

— Тише, Хатче-хатун! — попробовал было урезонить ее Абдуселям. — Что за шум срамной, что за толк бесчинный затеяла! Дело мы судим ратное.

Высокая, широкая в кости, предводительница застыла посреди собрания. Глаза ее горели гневом что угли. При последних словах Абдуселяма она схватилась обеими руками за голову.

— Ох, что же я, дурная, наделала! Зря послушалась тебя, Деде Султан. Льва своего ненаглядного, богатыря лихого Догана-алпа в горах покинула, сюда к вам подалась. Уж он-то меня от брани не отставил бы! Вместе либо честь, либо смерть в сече приняли!..

— Уймись, матушка Хатче! Грозы, что ль, на тебя нет? — вмешался мулла Керим. — Толком говори, что сказать хочешь?

Предводительница сестер окинула его пренебрежительным взглядом.

— Есть на меня гроза, мулла, да не из той тучи! Что же это выходит, уставщик ты наш пустоусый?! Значит, как при беях, бывало, ждать нашей сестре опять подле зыбки да у казана, покуда вы нашу судьбу решаете? А снесут ваши головы немудрящие с плеч, покатятся они по земле, с вас взятки гладки?! Насильство бейское, надругательство вражье, плен да разбой нам за вас терпеть? Не бывать этому более! Недаром мы палашом подпоясались!..

— Правда твоя, Хатче-хатун! — подал наконец голос Деде Султан. — Не лютовать, не тешиться больше беям над нашими дочерьми да женами. И сестрам твоим, подпоясанным на рать, дело найдется. Сам хотел тебе это сказать, только не клади ты позора на мою голову! Не позвал тебя средь ночи, пожалел; знаю, как ты с сестрами по горам да пещерам намаялась. Ну, а раз пришла, садись, слушай, что тут без тебя надумали. — Он показал место по правую от себя руку. И продолжал, точно ничего не случилось: — А насчет грозной вести, то наш ашик Сату обмолвился красным словом: дескать, принесли ее два мюрида наших, по волнам пройдя, словно по суху, как пророк Иса. И мы его обмолвку повторять будем, чтоб не проведали враги до времени про нашего Анастаса.