Наследник - Андрей Мартьянов

Октябрь в этом году выдался холодный, с непрекращающимися дождями, постоянным ветром — в прежние лета Булонский лес, что раскидывается сразу за городской стеной, на северном берегу Сены в октябре еще желтел жухлыми листьями, а ныне деревья уже две седмицы стоят голые, что твои скелеты из оссуария монастыря Сен-Жермен.

Едва из города выедешь — грязища на дорогах непролазная, лошади в глине, бывало, по брюхо увязали. Про повозки и говорить нечего. Это на юге, в Провансе и Лангедоке, сушь да солнышко — лето словно и не кончается. А столица медленно но верно превращается в полное подобие римской cloaca maxima: вонь, грязища, горы навоза на улицах, особенно окраинных, золотари обленились, мусор не вывозится не смотря на строжайший приказ прево Парижа, который в свою очередь получил изрядный нагоняй от грозного Филиппа Капетинга и новоназначенного хранителя королевской печати, мессира Гийома де Ногарэ. И дождь, дождь, дождь... Кажется, пройдет еще немного времени, и город сгниет, как изъеденный язвами прокаженный.

А ведь завтра король снова останется недоволен — на 12 октября, день святого Серафима, назначены похороны Екатерины де Куртене, недавно скончавшейся супруги монаршего брата, герцога Карла Валуа. Значит королевский двор будет выезжать из Лувра и обонять малоприятные ароматы Парижа. Однако за одну-единственную ночь ничего изменить невозможно, как нельзя изменить сам огромный Париж. Да и как это сделать?

Капитан Марсиньи поежился и сипло ругнулся под нос — с покатого, украшенного желтыми королевскими лилиями шлема стекла струйка омерзительно-холодной дождевой воды, попав за шиворот, под стеганку и кольчугу. Мокро, холодно, гадко! Будь проклят тот день, когда молодой и полный надежд Арно де Марсиньи, младший и ненаследный баронский сын из Аквитании приехал в этот жуткий город! Да, сейчас по прошествии двадцати лет беспорочной службы в судебном округе Парижа он получил высокое звание капитана, скопил достаточно денег, чтобы уйти из гвардии королевских сержантов, наконец жениться и обосноваться в каком-нибудь скромном городишке в Иль-де-Франс, существовать на причитающуюся от казны ренту, но... Тридцать семь лет и не возраст вовсе, зачем так рано хоронить самого себя и свою карьеру? Иные капитаны и до маршалов Франции дослуживались, да вот только нет для того подходящих условий — королевство не воюет, жизнь размеренна, а постоянные стычки с фландрийцами, чьи земли давно желает прибрать к рукам добрый король Филипп происходят слишком далеко от Парижа.

Конечно, годков через десять можно получить звание прево (а то и бальи короля!) но десять лет чересчур огромный срок для того, чтобы проводить их в вонючей, обнесенной высокой темной стеной тюрьме, именуемой главным городом великого королевства Французского.

Марсиньи верно служил короне и монарху, этого не отнимешь. Но юношеский пыл, когда поимка уличного вора или громкий захват известного грабителя, со штурмом дома, мечной дракой и пожаром, казались приключениями захватывающими и достойными бедного, но гордого дворянина, давно поостыл. Капитан наизусть знал имена большинства парижских «ночных цирюльников», знал дома, где можно купить запрещенные византийские зелья или итальянские еретические книги, походя ловил поддельщиков королевских монет и хитроумных ломбардцев, промышляющих контрабандой.

Скучно. Дело давно приелось, а растаскиванием уличных драчунов пускай занимаются подчиненные мессиру капитану сержанты. Все равно, в человеческом муравейнике, называемом Парижем (или, если на благородной латыни — Лютецией) порядок не сможет навести никто и никогда. Даже шустрый и тяжелый на руку канцлер Ногарэ, упорно добивающийся того, чтобы эта пропитанная зеленоватой влагой выгребная яма стала образцом европейской столицы.

Хмуро в городе, плохо. Париж живет ожиданием, только вот на что надеется? Год был неурожайный, цены поползли вверх, итальянцы-перекупщики уже запрашивают за зерно цену вдвойне превышающую прошлогоднюю. Вскоре следует утвержденный королем указ коадъютора Ангеррана ле Портье де Мариньи, повышающий налог на меру пшеницы — целых полтора су! Вот и думай, как прожить зиму. Ты, королевский капитан, голодным точно не останешься, а вот люди победнее... Значит, не миновать волнений в оголодавшем городе, а из этого следует одно: трудов прибавится. Так всегда было — и при Людовике Святом, и при Филиппе-Августе, и даже при Карле Великом. Однако, хвала Святому Дени, в эпоху Шарлеманя Париж не являлся столицей и не надо было печься о безопасности августейших особ.

Тревожно в городе. Холодно. Не обходится и ночи, чтобы стража не обнаруживала труп с перерезанным горлом, ножом в брюхе или удавкой на шее. Двадцать семь убийств только с начала месяца октября, да еще утопленники, да исчезающие дети... Последних словно ведьмы похищают — все из бедных кварталов, возрастом от пяти до тринадцати лет, мальчики, девочки...

Прошлой неделей на Еврейском острове Святейшая Инквизиция воздала одной из проклятых колдуний по заслугам — повариха Роза Анвен была сожжена за богомерзкое колдовство. На толстуху Розу донесли, и донос оказался (вот редкость!) справедливым — мадам Анвен, ни больше ни меньше, варила колдовские декокты, используя черных котов и петухов, торгуя затем этой отравой и утверждая, что нашла секрет привораживающего зелья. За Розой на костер отправился и муж: соучастие.

Жаль, что инквизиция трудится во Франции из рук вон плохо. Умные и настырные братья доминиканского ордена — отличные следователи. Их бы требовалось привлекать не только к делам о колдовстве и ереси, но и к сугубо гражданским расследованиям. Последние же относятся именно к ведомству господина парижского прево, мессира Жана Плуабуша, в помощниках у которого ходит капитан Марсиньи.

«Ан гро до ла капитэн де Марсиньи» — Толстая Задница Капитан Марсиньи. Вот так заглазно именовали верного служаку Его величества Филиппа и горожане и его собственные сержанты. Правда, за глаза. Неповоротлив, медлителен, чересчур флегматичен, вечно устал...

Давным-давно никто не видел, как у капитана загорались глаза при сообщении о нарушении законов королевства и как он, с ретивостью породистой гончей бросался по следу. А за кем, скажите на милость, бегать, высунув язык? За мальчишками, стащившими булку с лотка? За торговкой не уплатившей с товара налог в казну? Так с казны и не убудет. Скажете, за убийцами? Да, но как найти, допустим, злодея, перерезавшего третьего дня семью шорника на улице Сен-Люсьен только за ящичек, наполненный монетами — сбережениями хозяина? Свидетелей никаких, следов — тоже, только пять трупов и разгром в доме, будто после отчаянной драки? Ищи-свищи теперь... А как прикажете отыскать негодяя, прикончившего монаха-бенедиктинца и похитившего суму для милостыни прямиком на кладбище Невинноубиенных младенцев? Ночью прошел дождь, любые отпечатки обуви смыло, да и половина Парижа разгуливает в одинаковых башмаках.