Собор Дарвина. Как религия собирает людей вместе, помогает выжить и при чем здесь наука и животные - Дэвид Слоан Уилсон

все что нужно. Мужчины сели и решили так. Они присудили, что голова Николы Перова равна голове моего мертвого отца. Голову Джуро Трпкова они оценили в 120 цехинов. Один из их раненых был приравнен к моим ранам, а другого оценили в семь кровей (одна «кровь» равнялась десяти цехинам… судьи оценивали раны по этому мерилу). Рану той женщины оценили в три крови. И еще они постановили, что я должен отдать шестерых младенцев (мужчины из другого братства становились им крестными отцами и так, через духовное сродство, закреплялся мир) и что я должен повесить себе на шею ружье, из которого сделал смертельный выстрел, и проползти на четвереньках сорок, а может, и полсотни шагов до брата покойного Николы Перова. Я повесил ружье себе на шею и медленно пополз, крича: «Забери его, кум, ради Бога и святого Иоанна!» Я не прополз и десяти шагов, как все вскочили и сняли шапки, и начали выкрикивать те же слова, какие кричал я. И, ей-богу, хотя я и убил его брата, мое унижение ужаснуло его, и кровь бросилась ему в лицо, когда он увидел, как много людей мнет в руках свои шапки. Он подбежал, снял ружье с моей шеи, схватил меня за косицу («перчин»), поднял меня на ноги, расцеловал, и слезы текли по его лицу, когда он сказал: «Да будет счастливым наше кумовство». И когда он облобызал меня, я, тоже рыдая, ответил: «Пусть радуются наши друзья, и пусть завидуют нам наши враги». И все люди благодарили его. Потом наши замужние женщины принесли шестерых младенцев для крещения, и он поцеловал каждого из них.

Затем все пошли к нам и сели за накрытый стол. (Глава дома и его люди прислуживают и не садятся за стол со старейшинами и истцом. Во главе стола садится наиболее уважаемый старейшина. После трапезы он поднимает тост за здоровье нового кума и хозяина дома, и они пьют в ознаменование заключенного мира. Затем оглашается требование штрафа.) «Ей-богу, брат, – сказал дядя, – мы небогаты. Но мы добрые братья, оружие наше начищено до блеска. Братья здесь, и ты здесь. Будет час, поступим с тобой, как ты с нами. Вот оружие. Возьми, какое честь позволит». Кум Кикола был настоящим мужчиной. Он взял ружье, из которого застрелили его брата, и поцеловал его в дуло. Остальное оружие он вернул, сказав: «Возьми, кум. Это мой дар тебе за шесть крестных, а брата моего дарю тебе за ружье» (Durham 1928, 89–90).

Христианская образность в повествовании позволяет предположить, что христианская религия сама по себе была важным элементом церемонии прощения. Однако пока что не будем об этом судить. Христианство хорошо известно тем, что приноравливается к культурам «обращенных» народов. Священники черногорцев выполняли важные функции, но воевали как все – о них даже не упоминается в рассказе. Ключевые элементы церемонии прощения можно описать без отсылки к христианству: воля общины; суд, состоящий из членов общины, уважаемых обеими сторонами конфликта; немалые затраты со стороны, убившей на тот момент больше; сознательное установление родства сторон через крещение младенцев, после которого взрослые с одной стороны обязаны заботиться о детях другой стороны; ритуал унижения, который, учитывая гордую натуру черногорцев, мог быть самой сложной частью всей церемонии. Не может быть сомнений в том, что это симфония, сыгранная на инструментах культуры, приводила к психологической трансформации, которую точно можно описать как «радость истинного прощения», хотя нам и не сказано, как долго она длилась.

Повествование наводит на мысль еще об одной, более широкой культурной симфонии, партитура которой определяет жизнь черногорцев; она совершенно отлична от описанной особой церемонии. К вражде большинство людей относится как к общественной патологии. Но при верном ее понимании вражда оказывается частью необычайно влиятельной этической системы, которая вовсе не нарушает мир, а напротив, играет гораздо более важную роль в его сохранении. Бём (Boehm 1984, 187–188) проводит впечатляющую аналогию с летальными несчастными случаями на дорогах Америки:

Если читатель все еще не убежден в том, что группа разумных людей могла осознанно способствовать распространению в своей среде такой «угрозы», то, возможно, будет полезно задуматься о тех способах, с посредством которых мы, американцы, управляемся с нашей собственной «автомобильной угрозой», представляемой как экологическая проблема. Транспортные средства ежегодно убивают примерно пятьдесят тысяч американцев, или одного на каждые пять тысяч населения, а получивших серьезные травмы еще больше… Эти потери значительно превосходят наши потери во всех войнах. И возникает вопрос: если мы – научно мыслящие люди; если мы вроде как заинтересованы в проведении просвещенной государственной политики; если у нас есть центральное правительство, наделенное правом вводить достаточно строгие принудительные санкции – то как же мы позволили такому произойти будто бы по воле случая?

Я не верю в ответ «демократия не работает». И я не верю, будто никто на самом деле не имел представления о проблеме в целом. И я определенно не верю в то, будто мы признаем несчастные случаи на дорогах необходимой мерой контроля за численностью населения. Мы осознаем и то, сколь много жизней забирают автомобили, и то, сколь мало людей погибает в поездках на практически любом другом транспорте. Кроме того, мы отдаем себе отчет – возможно, многие отдают его интуитивно, – в том, сколь выгодны нам наши любимые автомобили. Машины дают нам свободу ехать куда душа пожелает, жить где захочется, а для многих служат основным способом проявить свой эстетический вкус, а также показать свой статус и зачастую – свои личные возможности. Короче говоря, для американцев «автомобили-убийцы» тесно связаны с множеством вещей, ценимых нами дороже всего в жизни. Да, мы регулируем потенциально разрушительную силу автомобилей, создавая и принимая правила относительно их использования, но мы никогда не задумываемся над тем, чтобы поставить автомобили вне закона или серьезно ограничить владение ими и пользование. И хотя ущерб велик, его, по крайней мере, легко предсказать, а раз мы готовы смириться с потерями, тогда можем жить, веря, что ситуация у нас под контролем; впрочем, так мы и делаем.

Оказывается, уровень смертности из-за распрей на Балканах более чем вдвое ниже, чем уровень смертности, вызванный в Америке автомобилями (хотя показатель, определяемый распрями, был, вероятно, выше в течение прошедших веков). И тем не менее, даже если мы решим отдать должное позиции Бёма, мы должны