Звезда Любви - Юлия Леонова

— Жюли, mon coeur (сердце мое), что с тобой? Ты не захворала? — обеспокоенно спросил он, и его горячая рука скользнула на прохладный лоб жены.

— Нет, не захворала. Устала, — едва заметно улыбнулась она. — В деревню хочется! — вздохнула она.

— В деревню? — удивленно переспросил Павел.

— Ну да, в деревню. На санях прокатиться меж полей, чтобы вокруг, куда взгляд ни кинь, только белый простор да синь небесная, да колокольчик под дугой заливался — мечтательно улыбнулась она. — С горки прокатиться, чтобы щеки горели от мороза, а потом прийти домой, присесть около печки и обжигающего чайку с медом липовым испить прямо из блюдца, как купчиха, безо всякого этикету.

Шеховской задумался.

— Ну что ж, душа моя, можно и в деревню, — отозвался он. — Думаю, тебе понравится в Павлово, и горка там имеется, насколько я помню, — с улыбкой добавил он.

Не дожидаясь конца сезона и масленичной недели, когда весь светский Петербург на какое-то время впадал в не знающее удержу бесшабашное веселье — катались с ледяных гор, что сооружались на Марсовом поле, участвовали в гуляньях на Адмиралтейской площади, где строились временные торговые лотки и устраивалось нечто вроде ярмарки с непременными блинами и балаганами, лихо катались на санях, запряженных тройками резвых рысаков, — молодая чета Шеховских отбыла в Павлово. Софья Андреевна тоже пожелала оставить столицу и отправиться в родовое имение, прихватив с собой и весьма недовольную таким положением дел Мари, чтобы по пути завезти ее в имение Валевских в пяти верстах от Павлова.

Глава 17

Из ворот усадьбы на широкий простор вырвалась запряженная в сани тройка и понеслась во весь опор, подгоняемая залихватским свистом и щелканьем кнута. Высокие, в пояс, сугробы вдоль дороги переливались россыпью бриллиантов в ярком свете морозного февральского утра. Заливаясь смехом, молодая женщина прятала лицо в роскошном собольем воротнике от обжигающего ветра, несущегося ей навстречу. На повороте сани опасно накренились, и, не удержавшись, Юля вылетела через низкий бортик прямо в высокий сугроб вдоль дороги. Снег, с виду мягкий и пушистый, оцарапал нежные щеки и разом обдал холодом, набиваясь за воротник и в рукава. Муфта ее куда-то отлетела, и мороз тотчас принялся кусать тонкие пальцы.

Перевернувшись на спину, она открыла облепленные снегом ресницы и замерла от восторга, глядя в бездонное, без единого облачка, синее небо. Господи, глубина-то какая! Аж дрожь пробирает, а в душе ширится и растет восторг и опьяняющее чувство свободы, — кажется, что будь за спиной крылья, так бы и взмахнула ими, и полетела в эту бескрайнюю высь и синь.

Павел, с трудом удержав поводья на крутом повороте, оглянулся назад через плечо, и тут же похолодело и упало ледышкою вниз сердце. Вдали на белом снегу, словно капля крови, алел крытый бархатом салоп его жены. Натянув поводья, Шеховской спрыгнул к облучка и бросился к ней напрямик через поле, проваливаясь по колено в снег и путаясь в полах длинной бобровой шубы.

— Юленька! — отчаянный крик подхватил и понес ветер в бескрайний белый простор.

Задыхаясь, бежал так, что нещадно закололо в боку, дыхание с хрипом вырывалось белым облачком изо рта. Упав на колени рядом с ней, Поль обхватил ладонями ее лицо.

— Юленька, родная моя, жива!

Сердце билось где-то в горле, нежданные слезы обожгли глаза. Сердито смахнув их рукавом, Павел, обняв жену за плечи, помог ей подняться. Да так и застыли оба, вглядываясь в глаза друг друга.

— Боже! Я даже в первом бою так не боялся, как сейчас, — отряхивая снег с воротника ее салопа, прошептал князь.

Мысль о том, что он мог потерять ее, обожгла, будто его кипятком обдали, а вслед за ней пришла непонятная слабость, дрогнули и едва не подогнулись колени.

— Со мной все хорошо, — приложив ладонь к его щеке, отозвалась Жюли, заглядывая в его обеспокоенное лицо. — Правда, все хорошо! Я даже испугаться не успела, да и снег мягкий.

— Бог мой, а руки-то ледяные, — заботливо согревая ее ладони в своих руках, едва заметно улыбнулся Шеховской, все еще мысленно кляня себя за неосторожность.

За спиной зазвенели бубенчики, всхрапнула коренная, запряженная в сани. Кучер Шеховских, до того ехавший верхом следом за санями, теперь подогнал сани и остановился около застывшей на снегу пары.

— Что ж Вы, барин! Легче надобно, легче. Сани вон чуть не опрокинули, барыню едва не угробили, — пробурчал он едва слышно, но Шеховской услышал.

— Ты, Мирон, говори, да не заговаривайся, — сквозь зубы процедил князь. — Забыл, с кем говоришь!?

Юля вздрогнула от ледяного тона супруга. После отъезда из столицы с нею он был мягче воска, но едва кто-то задевал его, и тотчас князь менялся на глазах. Мгновенно проступали черты истинного аристократа, который с самого отрочества воспитывался как хозяин всему, что окружало на много верст вокруг, и она ловила себя на мысли, что есть еще в нем те стороны натуры, о которых ей почти ничего не известно, и он старается при ней их не демонстрировать.

Павел помог жене устроится в санях, заботливо прикрыл колени меховой полостью и сел рядом, обнимая одной рукой за плечи.

— Трогай! — бросил он Мирону.

Сани легко заскользили по укатанной дороге обратно к усадьбе — желание кататься пропало, и Жюли с Павлом единодушно решили отправиться домой.

Жизнь в Павлово после блеска и великолепия Петербурга текла лениво и неспешно, ничто не нарушало покоя обитателей барского дома. Некоторое оживление наступило с приходом Масленицы, когда в селе устроили небольшую ярмарку и гулянье. Местные лавочники и заезжие торговцы прямо на сельской площади выставили свой товар на открытых лотках, около которых толпились покупатели, весело торгуясь и прицениваясь к товарам. В самом центре площади стояло чучело Масленицы, которое по традиции сжигали в последний день гуляний. Были и вездесущие цыгане. Один из них, здоровый детина в алой шелковой рубахе и коротком овчинном тулупе нараспашку, вел на длинной цепи усталого, безразличного к окружающей его толпе медведя. Детвора обстреливала косолапого снежками и с визгом разбегалась врассыпную, когда он поднимал лохматую голову и рычал, поводя вокруг оскаленной мордой.

Шеховские, оставив сани на краю сельской площади, неспешно прогуливались по ярмарке. Завидев господ, крестьяне кланялись в пояс молодому князю и княгине, и только цыгане, озорно поблескивая черными глазами и переговариваясь на своем непонятном языке, не спешили выразить почтение. Жюли остановилась около яркого лотка, сплошь увешанного цветными шалями. Тонкая работа привлекла ее внимание.