Берта Исла - Хавьер Мариас

там не один. Нормальные на вид люди, каких можно встретить в Мадриде, или в любом другом европейском городе, или в наших деревнях; эти люди подходили, чтобы взглянуть на него, и, вероятно, не принимали участия в жуткой расправе, а может, принимали и теперь без всякой жалости смотрели на дело рук своих – вероятно, жалость пришла позднее или не пришла никогда, а может, она пришла вместе с оцепенением, которое наступает после некоторых поступков, когда все уже свершилось и ничего нельзя исправить. В любом случае эти люди смотрели, смотрели на труп – он был необычного для белого человека темного цвета, кажется, тело без кожи становится рыжеватым, но лучше об этом не думать, фотография была черно-белой. Они смотрели так, как в музее разглядывают картину Ессе Homo[38], на ней Иисус Христос оставался таким, каким был две тысячи лет назад в каком-то далеком уголке земли, то есть на картине он навеки оставался нарисованным, лишенным объема, и его никто не воспринимает как реального, сегодняшнего, в отличие от того молодого солдата.

Большинство из нас хоть раз в жизни чувствовали абстрактную или конкретную ненависть; мы ее время от времени чувствуем, но почти никогда не видим результатов своей ненависти воочию, разве что иногда, потому что то, во что выливается ненависть, трудно осмыслить, принять, вынести, и это в Европе, где мы волей-неволей привыкли к чему-то подобному, привыкли за долгие века, которые нельзя выкинуть из памяти. Случалось, что военные в Ольстере вели себя как звери, но этот парень, возможно, всего лишь надел ненавистную для них форму, возможно, он только что туда прибыл. Как бы то ни было, больше всего меня поражают (я говорю, разумеется, о себе самой) разъяренные и словно с цепи сорвавшиеся толпы и то, на что они способны. Годы спустя мне довелось увидеть еще одну подобную сцену (правда, по телевизору показали ее не полностью), и она заставила меня вспомнить ту фотографию из Северной Ирландии, но это случилось уже в моей стране, а значит, расправа все-таки была не такой дикой: несколько баскских abertzales[39] яростно топтали ногами голову ertzaina[40] — беззащитного, лежавшего на земле. Топтали прямо на улице, на глазах у равнодушных прохожих, хотя они, не исключено, с жаром подзуживали нападавших. И он был даже не полицейским-“оккупантом”, а агентом местной автономной полиции, таким же баском, как и они сами. К счастью, полицейский не умер, но, надо полагать, долго пролежал в больнице, а может, и остался калекой. Я никогда не забуду тот день, наверняка не забуду, в отличие от самодовольных “патриотов”, подражавших ирландцам, хотя и без равных на то оснований. Но кто-то их все-таки остановил, иначе полицейского забили бы до смерти – просто ради потехи, как бывает, когда нападают кучей на одного.

Поэтому я гнала прочь мысль о том, что Томас может оказаться в Северной Ирландии – уж лучше в Южной Атлантике, на крейсере, или вертолете, или в каком-нибудь потайном месте в Буэнос-Айресе. А как поступили бы с ним, если бы он оказался в Северной Ирландии и его бы разоблачили – английского шпиона, предателя? На него обрушилась бы вся ненависть, и конкретная, и абстрактная, а также самая жестокая – ненависть обманутых.

Да, Мальвинская или Фолклендская война официально закончилась 20 июня возвращением островов, и все стали быстро забывать о ней. То, что недавно происходило, но сейчас уже не происходит, мало кого интересует, внимание переключается на что-то следующее, на что угодно, что может вот-вот начаться или уже началось и пока еще таит в себе неизвестность, то есть не ведомый никому исход; на самом деле люди не прочь жить в состоянии вечной нестабильности, повсюду видеть угрозу или по крайней мере знать, что другим, в другой точке земного шара, приходится хуже, чем нам, и эти другие словно не дают забыть, сколько опасностей нас подстерегает. Так было тогда, так продолжается и сейчас, но в гораздо большей степени; мы привыкли, что нам вечно грозит какая-нибудь катастрофа, которая вот-вот прямо или косвенно нас затронет; ушли в прошлое времена (целые века, почти вся история, даже часть моей собственной жизни, поскольку я сама наблюдала эти перемены), когда нас волновали беды Афганистана, или Ирака, или Сирии, или Ливии, или Эфиопии, или Сомали, или Украины; теперь нам нет дела даже до событий в Мексике или на Филиппинах, которые когда-то принадлежали нам, то есть испанцам.

Даже английские газеты понемногу стали охладевать к теме Фолклендов, после того как выжали максимум из так называемого национального подвига, по-холуйски заискивая перед теми, кто защищал честь страны, сидя дома у телевизора и смотря передачи ВВС, кто не нюхал ни пороха, ни запаха горелого мяса, не видел покалеченных тел и никогда не рисковал собственной жизнью. А вот я не могла забыть про все это. И неотрывно следила, как армия постепенно возвращалась домой и как ее встречали все прохладнее, я интересовалась, какие меры намечались для защиты Фолклендских островов в будущем, чтобы впредь не повторилось ничего подобного. Я следила за тем, как падал авторитет аргентинских военных и неминуемо приближалась отставка Галтьери: значит, эта война принесла проигравшей стране и что-то хорошее – верный конец диктатуры. Я следила даже за судом над Галтьери в 1985 и 1986 годах, где его обвиняли в целом ряде преступлений, повлекших за собой массовую гибель военных, а также в том, что он довел страну до катастрофы. Ему не простили войны, которую многие соотечественники прежде с таким восторгом приветствовали, его сделали козлом отпущения, виновником поражения – и, если говорить честно, он все это заслужил. Но больше никто не взял на себя вину – народ всегда оказывается ни в чем не повинным. Политики никогда не посмеют ни в чем обвинить или упрекнуть народ, который часто ведет себя низко, трусливо и безрассудно, нет, его, наоборот, непременно превозносят, хотя чаще всего превозносить-то бывает и не за что. И это касается любого народа, в любой стране. Просто он объявил себя неприкасаемым и занял место абсолютного монарха-деспота, какими те бывали в прошлые времена. Как и они, народ имеет полное право на любые безнаказанные прихоти, не несет ответственности за тех, кого выбирает и за кого голосует, а также за то, что поддерживает, о чем молчит, на что соглашается и что горячо одобряет. Можно ли возложить на него хотя бы долю вины за франкизм в Испании, фашизм в Италии или нацизм в Германии и Австрии, в