Под Южным крестом - Луи Буссенар

Несмотря на то, что магараджа полностью поддался влиянию Боскарена, он смутно чувствовал, что его окружает нездоровая атмосфера измены. Как ни старался самозванный хаджи Гассан уверениями в преданности усыпить подозрительность полудикого монарха, тот никак не хотел успокоиться, хотя и не предполагал, что именно Гассан мечтает завладеть его троном.

Не сказав ни слова приближенным, он выписал из Индии батальон сипаев, человек пятьсот. Солдаты были, как на подбор, молодец к молодцу и великолепно обучены военной службе. Они принадлежали к племени гуркасов, которое одно из всех племен Индии осталось верным английскому правительству во время страшного восстания 1857 года.

Это обстоятельство показалось магарадже лучшей порукой преданности наемных телохранителей. Желая завоевать их любовь, он сделал сипаев предметом самой внимательной заботливости. За неслыханную цену он выписал для них самое лучшее заграничное оружие, великолепно обмундировал и положил невероятно высокое жалование.

Сипаям все это очень понравилось, и на первых порах они серьезно привязались к монарху, осыпавшему их такими милостями. Так продолжалось некоторое время, к величайшему неудовольствию малайцев, которые стали завидовать чужеземцам. На беду, магараджа не умел справляться со своими деспотическими замашками и скоро стал понемногу разнуздываться в отношении своих гвардейцев. Однажды, будучи пьян, он вздумал заставить одного из сидевших за столом сипайских офицеров съесть кусок свинины.

Индусы народ очень умеренный и трезвый; кроме того, они очень религиозны, а религия запрещает им есть свинину. Если бы офицер исполнил требование деспота, он навсегда погиб бы в глазах подчиненных. Поэтому джемадар, или поручик, Иривальти, будучи уважаемым брамином, решительно отказался осквернить себя нечистым мясом. Магараджа настаивал. Ничего не помогало. Тогда, не помня себя от бешенства, деспот имел неосторожность ударить офицера. Малайцы пришли в шумный восторг от этой дикой расправы. Безрассудный тиран сразу же спохватился, но было уже поздно. А тут еще Боскарен шепнул ему предательский совет разжаловать джемадара, посадить его в тюрьму и наказать палками.

Совет пришелся по вкусу грубому тирану, потому что вполне совпадал с его свирепыми наклонностями. У него, впрочем, хватило благоразумия приказать, чтобы наказание было совершено не публично, а в строгой тайне. Боскарен извлек из этой истории громадную пользу для себя. Он позволил подвергнуть почтенного джемадара позорному наказанию, а потом дал наказанному и разжалованному офицеру возможность бежать из тюрьмы, тайно принял его в свой дом, перевязал ему раны и взял под свое покровительство.

Во время болезни брамин обдумывал способы мести. Боскарен навещал его каждый день. Однажды, когда раны индуса зажили, он взял руку Боскарена и поцеловал.

— Повелитель мой, — сказал он, — не пора ли мстить?

— Нет, еще рано…

— Я не могу ждать… я задыхаюсь от бешенства.

— Терпи!

— Но сколько же? Я не белый, я индус, кровь во мне так и кипит.

— Как же быть? Что ты думаешь делать?

— Я пошлю своим братьям синий цветок лотоса, посвященный богиням мести, чтобы он, переходя из рук в руки, возвестил каждому, что час возмездия пробил. Я пошлю всем индусам острова круглые пшеничные хлебы

— чапати — и, увидав их, все братья соберутся вокруг меня.

— Хорошо, Иривальти, хотя у меня кровь не такая горячая, как у тебя и у твоих соплеменников, хоть я только пришелец в здешних полуденных странах, но ваше дело — мое дело… Ты увидишь, что белый человек сумеет постоять за себя в бою.

— Повелитель, ты говоришь, как правоверный. Когда ты будешь готов?

— Недели через две. Да что ты торопишься? Ты еще и ходить не в силах…

Иривальти презрительно улыбнулся и, выхватив у Боскарена из-за пояса кривой ганджар, хладнокровно вонзил его себе в бедро.

— Несчастный! Что ты делаешь? ..

Фанатик пожал плечами, вынул из раны кинжал и возвратил Боскарену, говоря:

— Это ничего не значит, повелитель. Прежде чем сделаться брамином, я много раз обошел Индию простым факиром и нередко вешал себя за крючок, воткнутый в тело. Взгляни: все тело мое покрыто рубцами. Почти все они — следы добровольных ран. Эти раны я наносил себе для того, чтобы заработать несколько рупий, или для того, чтобы меня считали святым.

— Хорошо. Довольно. Я никогда не сомневался в твоей твердости. Оденься поскорее в одежду факира. Повидайся с своими сипаями. Расскажи им, какой позор ты перенес. Вдохни в них такую же ненависть к тирану, какая кипит в твоем сердце… Прощай, Иривальти. Будь осторожен.

Подготовив все таким образом, с такою дьявольской ловкостью склонив на свою сторону сипаев, которые одни могли предоставить магарадже серьезную защиту, Боскарен не сомневался больше в успехе. Услыхав о волнении на улицах города, он, не подозревая истинной причины, был полностью уверен, что оно организовано собственными его слугами.

Таким было положение дел, когда Фрикэ неожиданно наткнулся на сипаев, смотревших на него с изумлением и восторгом. Им было странно видеть европейца, спокойно идущего по городу в сопровождении ручного тигра и ручной обезьяны. Что факиры обладают секретом зачаровывать змей и тигров, этому сипаи не удивлялись. Брама велик, и милость его к верным своим служителям бесконечна. Но чтобы француз мог так безмятежно идти рядом с укрощенными обитателями лесных дебрей, этого не в состоянии были постичь заурядные буддисты. Да перед таким чудом встали бы, пожалуй, в тупик даже мудрецы, знакомые с книгой Вед и искусные в толковании законов Ману.

Гуркасы магараджи с наслаждением глядели на эти два орудия убийства — на обезьяну и на тигра, готовых броситься в бой по первому знаку своего хозяина. Но вот к французу подошел юный индус лет двенадцати, держа в одной руке синий цветок лотоса, а в другой — круглый пшеничный хлеб, и подал оба эти символа чужеземцу. Тогда индусы сразу почувствовали к французу большую симпатию.

Фрикэ до смерти хотелось есть. С наслаждением понюхав цветок, он жадно поглядел на хлебец. Цветок он вдел в петлицу, а хлеб совсем было собрался есть, невзирая на присутствие многочисленной публики, как вдруг из рядов батальона вышел командир, высокий, стройный, мускулистый мужчина, вложил в ножны саблю и, протянув руки, приблизился к Фрикэ, взглядом и жестом умоляя возвратить ему обе вещи.

Фрикэ удивился, но, разумеется, исполнил желание командира сипаев, заметив при этом:

— Извольте, если вам так хочется. Очень рад доставить вам удовольствие. Я в восторге от приема, который вы мне оказали. Там, у ворот, меня хотели алебардой… или чем-то в этом роде… Конечно, то были не вы, а желтолицые малайцы. Ну, да и им хорошо от меня досталось. Будут помнить… А здесь мне подносят хлеб и цветы. Приятный символ. Очень приятный. Жаль, что это только символ, а мне очень хочется есть. Страсть как хочется… Ну, что-нибудь дадут потом. Небось и ты проголодался, «дедушка», а? И ты, Мео?