Век Людовика XIV. История европейской цивилизации во времена Паскаля, Мольера, Кромвеля, Мильтона, Петра Великого, Ньютона и Спинозы: 1648—1715 гг. - Уильям Джеймс Дюрант

Вероятно, именно в Хортоне, среди пышных полей и зелени английской сельской местности, он написал (1632?) пьесы-компаньоны, которые поочередно воспевают беспечные радости и меланхоличные настроения его уходящей юности. Почти каждая строчка "L'Allegro" взывает к пению. Аллегро - это "дочь прекрасная, ... красивая, светлая и дебелая", рожденная "Зефиром с Авророй". Все в сельской жизни теперь радует поэта: жаворонок, сотрясающий ночь, петух, расхаживающий перед своими дамами, гончие, скачущие на звук охотничьего рога, солнце, восходящее "в пламени и янтарном свете", поющая доярка и пищащие стада, танец юноши и девы на траве, вечер у очага или в театре.

Если носок Джонсона будет надет,

Или милейший Шекспир, дитя Фэнси,

Запели его родные лесные ноты;

и музыка

Распутывая все цепи, которые связывают

Скрытая душа гармонии; ...

Эти удовольствия, если вы можете их подарить,

Мирт, с тобой я хочу жить.

Это был еще не мрачный и безрадостный пуританин, а здоровый английский юноша, в жилах которого текла кровь елизаветинских бардов.

Но временами наступало другое настроение, когда эти удовольствия казались тривиальными для задумчивого ума, вспоминающего трагедию, ищущего смысла и не находящего в философии ответов, а только вопросы, не прочувствованные ранее. Тогда "II Penseroso", задумчивый, идет незаметно.

Чтобы посмотреть на палочку Луны.

Катание в самый полдень,

Как тот, кого сбили с пути.

По широкому бездорожью небес;

или сидит в одиночестве у костра.

Где светящиеся угли пронизывают комнату

Научите свет подделываться под мрак,

Далеко от всех курортов,

Спасите сверчка на очаге;

Или он находится в "какой-нибудь высокой одинокой башне", смиренно взирает на звезды, перелистывает листья Платона и задается вопросом, где находится рай...

Какие миры или какие обширные регионы хранят

Бессмертный разум, оставивший

Ее особняк в этом плотском уголке

-или вспоминать о горестях влюбленных и печальных смертях королей. И все же лучше, чем унылая философия, - это "уединенный монастырский блеск" великого собора, его многоэтажные окна и затененный свет;

Пусть звучит орган.

Под полнозвучный хор внизу,

На службе высоко, и гимны чисты,

Как сладость, через ухо,

Раствори меня в экстазе,

И представь все небеса пред моими очами.

Это те удовольствия, которые приходят к "задумчивому", и если они кажутся связанными с меланхолией, то с меланхолией и будет жить поэт. В этих двух прекрасных стихотворениях Мильтон раскрывается в двадцать четыре года: юноша, трепещущий от красот жизни и не стесняющийся счастья, но уже тронутый озадаченными размышлениями о жизни и смерти, ощущающий в себе конфликт религии с философией.

Первый шанс отличиться выпал поэту в 1634 году, когда ему поручили написать пасторальную маску для церемонии вступления графа Бриджуотера в должность лорда-президента Совета Запада. Генри Лоус сочинил средненькую музыку; стихи Мильтона, скромные анонимные, были так высоко оценены, что он был вынужден признать их авторство. Сэр Генри Уоттон похвалил "некую дорическую изысканность в ваших песнях и одах, которым... Я еще не видел ничего подобного в нашем языке". 30 Первоначально пьеса называлась "Маска, представленная в замке Ладлоу (в Шропшире)"; сегодня мы называем ее "Комус". Ее исполняли два молодых дворянина и их сестра, семнадцатилетняя девушка из двора королевы Генриетты Марии. Хотя большая часть маленькой драмы написана чистым стихом, во многом перегруженным мифологией, в ней есть лирический привкус и мелодичная элегантность, которые лучше, чем когда-либо, сохранились в поэзии Мильтона. Тема традиционна: прекрасная дева, безрассудно блуждающая по лесу и поющая

штаммы, которые могут создать душу

Под ребрами смерти,

к ней обращается колдун Комус, который накладывает на нее чары, чтобы лишить ее целомудрия. Он умоляет ее играть, пока ее молодость сияет; она с горячим красноречием защищает добродетель, воздержание и "божественную философию". Все строки прошли хорошо, за исключением, пожалуй, зловеще республиканского отрывка, который, возможно, заставил вздрогнуть пышное собрание:

Если бы каждый справедливый человек, который сейчас томится от нужды.

У него была лишь скромная и достойная доля

О том, что развратно-избалованная Роскошь

Теперь он нагромождается на нескольких человек с огромным избытком,

Все благословения природы были бы хорошо расходованы.

В не слишком большой пропорции,

И она не увеличивала запасов своих. 31

В 1637 году настроение поэта омрачилось после того, как утонул его юный друг и соратник Эдвард Кинг. В поминальный том Мильтон включил элегию "Лицидас", задуманную в искусственной пасторальной форме и загроможденную мертвыми богами, но богатую строками, которые до сих пор звучат в благодарной памяти:

Увы! Что за сапоги, в которых он непрерывно заботится.

Ухаживать за домашними пастухами,*

И строго медитировать на неблагодарную Музу?

Не лучше ли сделать так, как это делают другие,

Для спорта с амариллисом в тени,

Или со спутанными волосами Неары?

Слава - это шпора, которую поднимает чистый дух.

(Эта последняя немощь благородного ума).

Презирать наслаждения и жить в трудах;

Но мы надеемся найти справедливое вознаграждение,

И думайте о том, чтобы вспыхнуть внезапным пламенем,

Идет слепая фурия с отвратительными ножницами,

И перерезает тонкую нить жизни.

Джон Мильтон-старший, похоже, считал, что шесть лет неспешного отдыха в Хортоне были вполне заслужены талантом, способным исполнять такие песни. Чтобы увенчать свою щедрость, он отправил сына в путешествие по континенту, оплатив все расходы. Вооружившись слугой, Мильтон покинул Англию в апреле 1638 года, провел несколько дней в Париже (в то время находившемся под военным гнетом Ришелье) и поспешил в Италию. Во время двухмесячного пребывания во Флоренции он посетил слепого и полузаключенного Галилея, познакомился с литераторами, пообщался с академиками, обменялся комплиментами в латинских стихах и написал итальянские сонеты, как будто вырос на берегу Арно или По. В Неаполе его принимал и сопровождал тот самый маркиз Мансо, который дружил с Тассо и Марини. Он провел четыре месяца в Риме, познакомился и понравился некоторым ученым кардиналам, но откровенно исповедовал свою протестантскую веру. Затем снова во Флоренцию, через Болонью и Феррару в Венецию, через Верону в Милан, через Женеву, Лион и Париж в Лондон (август 1639 года).

В более поздних работах он сделал два примечательных заявления о своих путешествиях по Италии. Опровергая инсинуации одного из оппонентов, он писал: "Я призываю Бога в свидетели, что во всех тех местах, где порок встречает так мало отпора и практикуется так мало стыда, я ни разу не отклонился от путей честности и добродетели". 32 И, вспоминая, как итальянские критики хвалили его поэзию,

Таким образом, я начал соглашаться как с ними, так и с различными моими друзьями здесь, дома, и не менее того, с внутренним побуждением, которое теперь ежедневно росло во мне, что трудом и намеренным изучением (которое я