Имеющий уши, да услышит - Татьяна Юрьевна Степанова

произошло то, что Клер не могла впоследствии ни четко описать словами, ни осознать до конца, ни представить себе заново…

Черты Гедимина странно изменились – это был и он, и не он в миг единый. Замкнуло ли его замок на ключ снова, как он говорил ей? Или то было нечто иное? Серо-синие глаза сверкнули как сапфиры, он усмехнулся – и усмешка его была какой-то иной, чужой, незнакомой…

– Ну вот, малиновка, я и поймал тебя. Посадить тебя в клетку, свернуть тебе шею или выпустить на волю? Выбор за тобой. Ты вольна выбирать… А признайся… Ты ведь думала обо мне? Ты приревновала меня тогда? В моем храме? То кольцо… Ты попросила своего медведя снять его с моего пальца… Ты захотела меня в тот момент? Чтобы не делить меня с той, другой? Что ж, я согласен… И я заберу тебя с собой, малиновка моя…

Произнося все эти странные слова, Гедимин… Клер в тот момент великого волнения казалось, что это не совсем он – но кто? Гедимин все приближал к ней лицо свое, наклоняясь к самым ее губам, как тогда на аллее…

А потом страстно впился поцелуем в ее губы!

– Не смей ее целовать! Не смей изменять мне с ней!

Отчаянный вопль Лолиты буквально оглушил их.

Выстрел! Девочка нажала на курок, и пуля просвистела у самого виска Клер Клермонт! Потому что девочка, потеряв голову от ревности, уже целилась и стреляла не в Гедимина, а в нее!

Гедимин отпустил Клер, отпрянул. Повернулся к Лолите, оскалился.

– Ах ты, оса! – прорычал он. – Сколько раз я хотел разорвать тебя пополам!

Он кинулся на Лолиту. А Клер бросилась на него сзади, схватив за остатки разорванной сорочки. Но разве она могла удержать того, кто сейчас был в его теле?

Выстрел!

Лолита Флорес Кончита Диана нажала на курок снова.

И попала!

Голова Гедимина, в которую угодила пуля, лопнула, словно орех, обдав их брызгами горячей крови.

Глава 29

Братья

Все, что происходило после выстрела, Клер помнила одновременно и очень ясно, и смутно. Калейдоскоп пятен – темных, серых, черных, голоса, вопросы, истерический плач Лолиты, крики ужаса и удивления, конский топот, причитания попадьи, шепот, восклицания и опять вопросы, вопросы…

Лица деревенских мужиков и зареченского старосты, когда они увидели… Их остановила на лесной дороге попадья – они мирно ехали из Заречья на мельницу, причем все были «поддамши».

Клер, держась из последних сил, обнимая рыдающую Лолиту, попросила старосту немедленно послать за генералом Комаровским в поместье Николина Гора. Разыскать в окрестностях Заречья и церкви Успения барыню Юлию Борисовну и управляющего Гамбса. Мужики выпрягли лошадей из телег, груженных мешками, и разъехались гонцами-горевестниками.

Солнце слепило Клер, но она была как во тьме. Образы-фантомы выплывали из тьмы, и порой было трудно различить реальность и обрывки видений.

Бледное лицо Юлии…

Взволнованное лицо Гамбса…

Испуганные лица гувернанток, которые ничего не понимали…

Юлию и других посыльный встретил прямо на дороге у церкви Успения, сообщил сбивчиво, и подруга примчалась к Клер раньше Комаровского. Она как полководец оглядела «поле битвы» и спросила очень спокойно: что произошло? И Клер коротко ей рассказала.

Она потом часто вспоминала, как они сидели в траве – Гамбс осматривал тело Гедимина, расспрашивал попадью, а Юлия, словно орлица, распустив пышные юбки, расправив руки, как крылья, обнимала и Клер, и девочку, крепко прижимала их к себе, шепча, успокаивая, уговаривая, что все, все, все позади…

Все позади, Клер…

Малиновка моя… my Robin…

Клер оборачивалась и глядела туда, где лежал он с простреленной головой, но Юлия чуть ли не силой поворачивала ее к себе – нет, нет, не смотри, не надо, и еще крепче стискивала ее в своих объятиях.

Как он за миг до смерти…

Клер все терла свои губы тыльной стороной ладони, но вкус его предсмертного поцелуя горел на ее устах. И она все спрашивала себя – кто же поцеловал меня так? Гедимин?

Когда прискакал Евграф Комаровский – его гонец встретил на полпути из Николиной Горы к церкви Успения, потому что Комаровский, услышав имя человека, которому Карсавин некогда подарил панчангатти, сразу погнал коня к церкви, надеясь перехватить того, кто ему был так нужен именно там – так вот, когда появился Комаровский, Юлия сразу оставила Клер, поднялась с травы, забрала рыдающую Лолиту-Диану и повела ее к экипажу. Она находилась при ней безотлучно, пресекая разом все расспросы и горестные причитания старух-гувернанток.

Евграф Комаровский сначала все осмотрел сам – труп, пистолет, вмятины на земле у кустов бузины, брошенную на кусты венгерку Гедимина, раздавленную маску из бересты со сломанными ветками-рогами. Он проверил, остались ли пули и порох в пистолете. Нашел вороную лошадь Гедимина – она была привязана к березе чуть поодаль, в подлеске у дороги. Проверил его седельные сумки.

Затем он вернулся к Клер и тоже сел рядом с ней в траву.

– Новый Актеон, – объявил он. – Так его звал в отрочестве Арсений Карсавин. Эта оленья маска не из гроба. Он сделал себе свою собственную. И возил ее в седельной сумке: я кору нашел и обломанные части веток, маска не влезала в сумку, оттого и рога обломились, и сама она треснула по швам. Клер, теперь расскажите мне все.

И Клер ему все рассказала. Правду. Но одну вещь – возможно, самую главную – она все же утаила от него.

– Девочка его убила, а вы только ранили. И девочка стреляла в вас? – уточнил он, выслушав.

– Она была в исступлении. А когда стреляла в него, она защищалась. Я тоже защищалась, когда стреляла в него. – Клер понимала – он сейчас спрашивает и действует как командир Корпуса внутренней стражи, лицо официальное. И наверное, это правильно. Но… его поддержка в такой ситуации ей бы, конечно, не помешала, напротив… Она была бы очень уместна и… Клер облекала все свои думы нарочито в такие чисто английские сдержанные выражения – словно в прокрустово ложе условностей.

– Значит, он признался вам в нападениях на женщин, в убийствах Карсавина тринадцать лет назад, его лакеев и стряпчего, кухарки и Аглаи?

– Нет, он мне поклялся, что стряпчего и девушку не убивал. В остальном он признался – девочка и попадья это тоже слышали, спросите у них, Евграф Федоттчч.

– Мне ваших слов достаточно. – Он смотрел на нее. – Клер, я себе простить не могу, что оставил вас в Успенском. Что заставил пройти через все это одну. Страшно подумать, чем все могло закончиться…