Имеющий уши, да услышит - Татьяна Юрьевна Степанова

тоже не сбежал к брату в полк. А потом он отдал меня Карсавину… Тому наскучили его лакеи да крепостные мужланы и девки. Он захотел меня – сына своего приятеля, который всю жизнь ему во всем потакал! Он пообещал отцу земли, деньги, крепостных рабов за меня, все, что тот только пожелает… Я был и тогда уже красив, и Темный полюбил меня всем сердцем – правда, на свой лад… В Охотничьем павильоне в ту ночь он напоил меня, пятнадцатилетнего мальчишку, шампанским, и когда я опьянел, он воспользовался этим. Я очнулся привязанный ремнями к стульям. А он бил меня без пощады. Гляди, англичанка, что он сделал со мной там!

Гедимин рванул на себе сорочку. Вся его грудь, плечи были в застарелых шрамах от ударов кнута и плети.

– Хочешь знать, как я орал там, как исходил слезами и кровью? А потом, когда муки мои достигли апогея, я… словно сила какая-то меня подняла вверх, словно крылья темные… Я порвал ремни. Я ударил его ногой. Я схватил со стола нож. Он прочел по моему лицу, что произойдет дальше. Голый, он выскочил из павильона и бросился от меня бежать по берегу пруда – как его поганый идол Актеон от собак. Я дал ему насладиться мифом, которым он грезил – побывать в шкуре загнанного Актеона, а потом догнал у статуи. Я убил его у ее подножия! Ты думаешь, я жалею об этом?! Нет! Повторись все снова – я бы опять его убил!

– А топор? – спросила Клер. Она была снова потрясена рассказом, теперь она поверила Гедимину. Но жалость… Жалость к этому порочному и несчастному созданию смешивалась с отвращением в ее смятенной душе.

– И топором тоже я его. – Гедимин охрип. – Он получил от меня сполна по заслугам. Он извивался, как червяк, когда я его резал и рубил. А потом издох у подножия своей собственной статуи.

– А его лакеи… вольноотпущенники… в лесу зимой? За что ты их убил, Гедимин?

Он смотрел на нее. Лицо его внезапно изменило выражение – гримаса отчаяния и боли уступила место какой-то холодной бесстрастности, словно он принял некое решение – прямо сейчас.

– Лакеи… там было столько крови. – Он смотрел на Клер. – Весь снег в ней… Они догадались, что это я прикончил их господина, а не челядь, как считало следствие. Они явились ко мне на Святки… два подлых шантажиста Соловушка и Зефир. Они знали, что Темный требовал меня у отца. Я просто не мог допустить, чтобы они жили, зная все это. Я выследил их в лесу, когда они добыли косулю. А потом Темный, – Гедимин криво усмехнулся, – шепнул мне из ада на ушко, как поступить там с ними, как развлечься от души, чтобы никто никогда не догадался, что в том лесу на них напал я.

– А что Темный шепнул тебе из ада о семье стряпчего? О старике? Об Аглае? – тихо спросила Клер. – Почему их всех ты тоже убил?

– Ты обещала меня перевязать. Спасти меня. Я кровью скоро истеку весь!

– Ответь на мой вопрос, я сразу тебя перевяжу, и мы вытащим тебя к дороге! Остановим телегу.

– Да я подыхаю, ты не видишь, что ли?!

– Ответь на мой вопрос! За что ты убил стряпчего? Ты захотел Аглаю? Это ты к ней явился ночью в рогатой маске оленя под видом Темного?

– Вот их всех я как раз не убивал, – ответил Гедимин. – И ты должна мне поверить, английская сука… Это не я. Девка никогда меня не интересовала, потому что я увидел уже тебя, гадина ты прекрасная, и только тебя одну хотел и желал. И я не приходил к ней ночью – что я, совсем ненормальный, по-твоему?! Я не знаю, кто прикончил стряпчего и его семейку. Но то был не я!

– Не лги мне! Наш уговор – правда в обмен на твою жизнь! – Клер вскинула пистолет.

– Ну, стреляй, прикончи меня! – Гедимин ткнулся в траву головой, он слабел все больше, теряя кровь и силы прямо на глазах. – Правду тебе говорю, клянусь жизнью своей, этой раной в груди – я не убивал их… я не убивал семью…

Клер решала, как поступить. Еще немного – и будет уже слишком поздно, он погибнет. И они ничего больше от него не узнают. Надо действовать немедленно, спасать его ради правосудия…

Из кустов, шатаясь, появилась попадья, она с ужасом пялилась на корчившегося в траве окровавленного Гедимина, на раздавленную маску из бересты, на брошенную на ветки кустов черную венгерку, на пистолет в руках Клер.

– Идите к дороге, – приказала ей Клер. – Кричите, зовите на помощь. Поедет кто – сразу остановите!

Попадья кивнула и побрела на нетвердых ногах, цепляясь за стволы берез.

Клер дернула на себе завязанную вокруг талии черную шаль – она носила ее на французский манер и для верховой езды так было удобно. Она наступила на конец шали и рванула, отрывая от тонкого кашемира полосу для перевязки. Шагнула к обессиленному Гедимину. Однако сразу поняла, что без помощи ей не справиться – нельзя одновременно перевязывать рану и держать его на прицеле.

– Лолита, подойди ко мне, – сказала она громко.

Девочка подчинилась.

– Лолита, бери пистолет. Ты знаешь, что это такое, у вас в имении полно оружия, как я слышала.

– Я знаю, что это такое, мадемуазель.

– Возьми вот так, двумя руками, палец на курок. Держи, целься в него. Запомни – это не твой жених сейчас. Это сумасшедший, больной человек. И он убийца. Но нам надо его перевязать, спасти ему жизнь. Не только из милосердия.

Она отдала пистолет двенадцатилетней девочке. А что еще она могла предпринять в такой ситуации? Заставить Лолиту подойти к нему и перевязывать его рану?

Разрывая шаль на полосы, она шагнула к Гедимину сама, опустилась на колени, обвивая его руками, заводя полосы ткани назад и вокруг, стягивая их натуго вокруг его торса. Он повернул голову. Его серо-синие глаза, подернутые дымкой боли, расширились.

– Klara my Robin[33]… – Он вдруг прошептал это по-английски.

Клер застыла, потому что его голос… тон… Так шептал ей когда-то только Байрон в постели, касаясь горячими губами ее кожи… покрывая ее поцелуями…

Внезапно она ощутила, как ее вскинул вверх с земли могучий рывок – раненого Гедимина словно пружиной подбросило вверх, и он увлек ее за собой. Вот он уже стоит на ногах – окровавленный, но могучий, стискивая ее в руках с такой силой, что у нее спирает дыхание.

А потом