Дыхание в унисон - Элина Авраамовна Быстрицкая

Мали тоже есть что рассказать: о том, как в городе непросто, о дочках-красавицах, о том, как с ними на Днепр ходит, учит плавать, а они никак. А больше всего — о своем сыночке Гирше, светлая голова, большим человеком мог стать, да не судьба. За два года до бар-мицвы река забрала его, и не нашлось живой души помочь! Если бы Мали была рядом! Она Днепр туда-обратно без отдыха переплывает. Но Мали рядом не было, никого не было.

— А Бог — он где был в тот момент? Я ему не простила, больше с ним и не говорила ни разу, и не прощу никогда, раз он такой оказался.

Гала при этих словах пугается, начинает креститься и подругу успокаивать:

— Не греши, Мали, это судьба, а против судьбы, сама знаешь…

Но Мали и без нее понимает: все равно надо жить, дочери у нее, муж, дом и родные на мельнице, и всем им она нужна.

А особенно теперь, когда время такое зыбкое наступило. Дочки утром уходят в гимназию — пока их домой дождешься, все глаза в окно высмотришь. И муж, ее Ицик, после работы частенько не сразу домой спешит — все какие-то собрания, митинги, поди проверь, где он время коротает. Правда, ему это все бурление на самом деле нравится, он и дома за обедом любитель порассуждать о том, что общество требует обновления, новые идеи должны проложить себе дорогу. Мали новые идеи мало волнуют, ей лишь бы только дома, в семье было все в порядке, а для этого новые идеи совсем не нужны. Вот новый диван — это Мали понимает, радуется, когда в доме, наконец, появляется этот диван, мягкий, большой, с высокой деревянной спинкой, с полочкой, на ней можно поставить статуэтки, или цветы, или вазочку с конфетами, хотя, конечно, Ицик положит там свои журналы-газеты-блокноты. Ладно уж, все мужчины до старости дети, пусть бегает на свои митинги, потом ведь все равно домой идет. Это лучше, чем у Галы. Мали привыкла принимать жизнь, как она есть, лишь бы без резких поворотов.

Только на самом деле так не бывает.

Жизнь бьет наотмашь

Телеграмму принесли, когда Мали была одна дома. Прочитала — и обмерла. Сообщение из родной Махновки, но не от своих, из местечковой управы. Непонятно, что случилось, но ясно, что беда и ей надо срочно домой. Она так себя и услышала — «домой», будто не было этих полутора десятков лет в городе, с мужем и детьми. Даже совестно стало. «Ицик бы обиделся», — подумала Мали, а руки уже собирали баул в дорогу. И Мали всю дорогу, забыв о своей давней ссоре со Всевышним, молилась, чтоб все было хорошо.

Но все было плохо. Убитых из дома уже унесли, и первое, что увидела Мали, была стена, покрытая красно-белым крапом: месиво из крови и мозгов — то, что осталось от ее невестки Леи, жены брата Залмана. Она, на восьмом месяце беременности, когда бандиты ворвались в дом, бросилась вперед — хотела защитить мужа и его родителей, а может, подумала, что увидят ее живот и отступятся. Не выжил никто. А два молодых красавца, рожденные и взращенные тут же рядом, в Махновке, и не думая прятаться, переступили через убитых и, оставляя кровавые следы своими сапогами сорок последнего размера, отправились прямо в шинок: видно, добыли-таки какие-то деньги в доме или в лавке. Там их и взяла полиция по следу.

Мали при виде этой кровавой картины не упала, окаменела, судорожно вдохнула, а выдохнуть не смогла, осталась с открытым ртом и сомкнутыми глазами, и два ее передних зуба — два белоснежных молодых резца — с кровью брызнули изо рта туда, на кровавую стену с такой силой, что остались в стене, в мягкой штукатурке, и кровь Мали смешалась с кровью Леи.

Судебное заседание проводилось тут же, в местечке — выездная сессия. Ицик присутствовал, но только как зритель: родственник, конфликт интересов. Людей собралось много — можно сказать, все село — и деревня, и местечко. Опухшая от слез Гала в черном платке глаз от земли не отрывала. Павло рядом — чернее тучи. А два красавца с любопытством рассматривали судью, присяжных, адвоката — полная команда прибыла из столицы. Собственно, доказывать ничего не пришлось, и так никто не сомневался, что это кузнецово отродье — их в селе иначе и не называли, да они и сами не отказывались, признали, что их рук дело, хоть видно было, что сожаления не испытывают. И потому сразу, как секретарь суда изложил суть дела, Гала поднялась со скамьи и горько в тишине проговорила:

— Цэ ж мойи сыны, я йих народыла та й годувала. Накажить обох по закону, а мэнэ вбийте, я бильше всих винувата. И ты, Мали, мэнэ забудь навики, нэма мэни оправдання. Значить, трэба, щоб и мэнэ нэ було на свити, — от волнения она совсем языки перемешала. Замолкла и побрела прочь, не отрывая ног от пола.

Гулкий ропот сменил мертвую тишину:

— На каторгу их, душегубов!

— Вон с нашей земли, звери!

— В Сибирь вурдалаков!

— Чтоб им земля разверзлась!

— Судить по всей строгости негодяев!

— Не прощать убийц!

Так высказалась украинская община. Так решил суд: обоих за убийство и грабеж сослали в каторгу в Сибирь. Навечно, без права помилования.

История распорядилась по-другому.

Мали больше никогда не приезжала в местечко, но знала, что Гала горя не пережила: дождалась холодов, затопила на ночь печку и перед сном тщательно закрыла вьюшку. Наутро нашли ее с мужем уже холодных. Только их хата недолго пустовала.

За всеми горестями Мали как-то ухитрилась совсем не заметить, что делается на свете. А на свете делалась