Вокруг света на "Коршуне" - Константин Станюкович

— И вы, Владимир Николаевич, порицаете то, чего — извините — сами хорошо не понимаете!

Ашанин сконфузился и проговорил:

— Но, в самом деле, какой же смысл в такой гонке, Степан Ильич?..

— Какой смысл? — переспросил Степан Ильич, оживляясь. — А вы думаете, что нет смысла и что адмирал приказал идти ночью и в свежую погоду за собой, неизвестно куда, только потому, что он самодур и что ему спать не хочется?

— А то из-за чего же? — вызывающе бросил Первушин, задетый за живое словами старшего штурмана.

— Во всяком случае не из-за самодурства, как вы полагаете.

— Так объясните, пожалуйста, Степан Ильич, а мы послушаем! — не без иронии кинул Первушин.

— Вам что же объяснять? Вы уже уяснили себе причины, — сухо промолвил старый штурман, — а вот Владимиру Николаевичу я скажу, что Корнев, устроивши ночной поход, наверное, имеет цель убедиться, будут ли на "Коршуне" бдительны и находчивы… сумеет ли "Коршун" не упустить неприятельское судно, если б оно было вместо адмиральского корвета… Ведь Корнев не смотровой адмирал. У него на первом плане морская выучка и требование, чтобы военное судно было всегда готово и исправно, как на войне…

Ашанин понял, что старый штурман был прав, и проговорил:

— Так вот оно что!.. А я и не подумал об этом.

— То-то и есть, милый юноша… Оттого и опрометчиво сделали заключение о человеке, который еще на днях восхитил вас своим приказом о командире клипера. В адмирале много недостатков, служить с ним тяжело, но он отличный морской учитель. И поверьте, Владимир Николаевич, что сегодня ночью он не будет спать из-за желания приучить моряков к осмысленной службе. И он сам увлечется ролью неприятеля… поверьте… и будет употреблять все меры, чтобы удрать от "Коршуна" и в назначенном "рандеву" разнести капитана… Но не на такого напал… Не удрать ему от Василия Федоровича!

Предположения старого штурмана действительно оправдались, и в самом скором времени.

Не прошло и часа, как сверху донеслись командные слова Невзорова.

— Верно уж начал гонку. Пойдем-ка, посмотрим, в чем дело! — проговорил старый штурман.

Они вышли вместе наверх и стали у борта, около мостика.

На мостике были и капитан и старший офицер, и оба напряженно смотрели в бинокли. А Невзоров тем временем нервно, нетерпеливо и, казалось, с раздражением виноватого человека командовал, распоряжаясь работами и поторапливая людей.

Еще бы не торопить! Оставшись один на вахте, пока капитан со старшим офицером пили чай в капитанской каюте, он чуть было не прозевал, что на флагманском корвете отдали рифы и ставят брамсели. И это было сделано как раз в то время, когда луна спряталась за облака и ночь стала темней. Спасибо сигнальщику, который, не спуская подзорной трубы с "Витязя", заметил его маневры и доложил об этом Невзорову.

И тогда Невзоров крикнул, словно оглашенный:

— Марсовые к марсам! Рифы отдавать!.. На брамсели! — На этот окрик выбежали капитан и старший офицер.

— Я думал, что адмирал позже начнет гонку! — смеясь проговорил капитан и, взглянув в бинокль, заметил Невзорову: — А вы немного опоздали!.. "Витязь" уходит вперед…

Невзоров виновато отвечал:

— Луна спряталась… Не разглядел…

— На это адмирал и рассчитывал… Что это, сигнал?

Взвились огоньки, и через минуту сигнальщик доложил:

— Рандева Нагасаки.

Пока поднимали ответ, капитан заметил:

— Адмирал думает, что у нас спят и что он уйдет. Напрасно! Мы его нагоним!.. Скорее ставьте брамсели, Александр Иванович! — нетерпеливо прибавил он, досадуя на оплошность Невзорова.

Тот хорошо понял это по нетерпеливому тону капитана и еще громче и раздражительнее крикнул:

— Брамсели отдать!

— Прозевал прибавку парусов у адмирала и теперь зря суетится. Эх, моряк с Невского проспекта! — с сердцем проговорил вполголоса Степан Ильич и, прислонясь к борту, жадно впился глазами в бинокль, направленный на "Витязь".

— Разве не нагоним, Степан Ильич? Ведь это будет ужасно!.. Капитан говорил, что нагоним. Значит, нагоним, Степан Ильич? — с нетерпением спрашивал Ашанин, внезапно почувствовавший, как и старый штурман, и обиду за "Коршуна", и ненависть к моряку с Невского проспекта (эта кличка Володе особенно почему-то понравилась) за то, что он прозевал. И в эту минуту ему казалось действительно ужасным, если "Витязь" уйдет от "Коршуна". Морская жилка жила в нем, как и в Степане Ильиче, и он всем существом почувствовал смысл всех этих "штук" адмирала и пламенно желал, чтобы "Витязь" не ушел, точно "Витязь" в самом деле был неприятель, которого выпускали из рук.

— Нагоним, нагоним! — успокоил Володю старый штурман. — Слава богу, прозевка была недолгая, а "Коршун" в полветра лихо ходит…

И неожиданно прибавил с лаской в голосе:

— И у вас морская душа взыграла?.. И вас задор взял?.. А ведь этим вы обязаны вот этому самому беспокойному адмиралу… Он знает, чем моряка под ребро взять… От этого служить под его командой и полезно, особенно молодежи… Только его понять надо, а не то, как Первушин…

— Я дурак был, Степан Ильич, когда говорил давеча…

— Не дурак — вы, слава богу, имеете голову на плечах, — а слишком скоропалительны, голубчик. Вы не сердитесь: я, любя вас, это вам говорю.

— Да я и не сержусь ни капельки… И прошу вас всегда так со мною говорить.

Работы между тем кипели. Скоро рифы у марселей были отданы, брамсели были поставлены, и для увеличения хода вздернуты были и топселя по приказанию капитана. Сильно накренившись и почти чертя воду подветренным бортом, "Коршун" полетел еще быстрей. Брам-стеньги гнулись, и корвет слегка вздрагивал от быстрого хода.

Через несколько минут "Коршун" уже нагнал "Витязя", и на "Коршуне" тотчас же убрали топселя и один из кливеров, чтобы не выскочить неделикатно вперед.

— Что, небось, раненько назначил "рандеву"? — произнес, ни к кому не обращаясь, Степан Ильич, и в его старческом голосе звучали и радость, и торжество, и насмешка.

Улыбнулся и капитан и, обращаясь к Невзорову, проговорил, видимо желая подбодрить его:

— Отлично управились, Александр Иванович.

Обрадовался и Ашанин, увидав совсем близко и чуть-чуть на ветре красивый, лежавший почти на боку "Витязь" с его высоким рангоутом, одетым парусами, которые белелись теперь под серебристым светом месяца, выплывшего из-за быстро несущихся облаков.

— Ну, теперь я спать пошел. Спокойной ночи, Владимир Николаевич! проговорил старший штурман и как-то особенно крепко и значительно пожал руку Ашанину.

Скоро спустился к себе в каюту и Ашанин. Теперь он был единственным обитателем гардемаринской каюты. Быков и Кошкин, произведенные в мичмана, были переведены в Гонконге на клипер, где не хватало офицеров, а два штурманские кондуктора, произведенные в прапорщики, еще раньше были назначены на другие суда тихоокеанской эскадры.

Капитан уже более не спускался вниз. Он простоял на мостике всю ночь во время вахт Невзорова и Первушина, боясь, как бы опять не прозевали какого-нибудь маневра "Витязя".

А на "Витязе", казалось, все еще не теряли надежды обмануть бдительность "Коршуна" и уйти от него. Когда луна скрывалась за облаками и становилось темней, "Витязь" вдруг делал поворот и ложился на другой галс, то неожиданно спускался на фордевинд, то внезапно приводил к ветру, — но "Коршун" делал то же самое и шел по пятам беспокойного адмирала.

К рассвету, казалось, на "Витязе" угомонились, и он взял курс на Нагасаки.

— Ну, теперь "Витязю" уж нельзя скрыться! — сказал капитан Лопатину, когда тот в четыре часа утра вступил на вахту. — А все-таки вы, Василий Васильевич, следите в оба глаза за движениями адмирала.

— Есть! — весело отвечал Лопатин.

— И, смотрите, Василий Васильевич, не выскочите как-нибудь вперед, если на "Витязе" вдруг убавят парусов.

— Не прозеваю, Василий Федорович, — улыбаясь своей широкой, добродушной улыбкой, промолвил мичман.

— Ну, я спать пойду. Без особенной надобности не будите.

— Есть.

Капитан спустился в свою каюту, а Лопатин, безмятежно проспавший семь часов, стал на наветренной стороне мостика и, обдуваемый ветром, то поглядывал на надувшиеся паруса, то на "Витязя".

Солнце только что выплыло из-за горизонта, переливавшего золотисто-пурпурными цветами, и, ослепительное, медленно поднималось по голубому небосклону, то прячась в белоснежных перистых, быстро несущихся облаках, то снова показываясь из-за них и заливая блеском полосу моря, на котором сверкали зайчики. Ветер заметно стихал, и скоро на обоих спутниках-корветах, почти одновременно, поставили топселя и лиселя с одной стороны.

Андрей Николаевич, вставший, по обыкновению, одновременно с командой, в пять часов, поднялся на мостик и, осмотрев, как стоят паруса, с видимым чувством удовлетворения, что все на корвете исправно, проговорил: