Аркадия - Лорен Грофф

сестры; теперь пропасть огромна. Астрид плоть, Ханна кость. Они отсоединяют ее от аппарата искусственной вентиляции легких. Веки у Ханны фиолетовые, как синяк. Она не просыпается. Тело ее скукоживается, возвращаясь к первичной форме. Она – легкий дымок, ее унесет ветром.

* * *

Маясь бессонницей, он заходит в гостиную и находит там Эллис в глубоком кресле. Она просыпается от его взгляда. Начинает говорить что-то, но он прикрывает ей рот и не отводит руку, а держит, чувствуя ладонью теплое движение губ, ее крупные зубы, ее дыхание. Она встает. От ее духов у него кружится голова. Он выводит ее наружу, в ночь, трещат под ногами ветки. Дверь дома Мидж, вырытого в склоне холма, открывается от толчка. Неистовство переполняет его, и он ведет ее в самую дальнюю спальню, ту, что без окон, там чистое забытье, недра. Он вжимает ее в холодную бетонную стену; она задыхается; грубо задрав ей юбку, он обнаруживает, что она готова. Они соскальзывают на низкую кровать. Тьма, таившаяся в нем, оживает, беснуется. Исчерпавшись, он приподнимается, чтобы не давить ей на косточки, чтобы она дышала не прерывисто, как сейчас, а глубже. Простынь липнет к ногам, ее губы нежно касаются его мокрых щек, расслабляется кулак, вцепившийся в его грудь.

Несмотря на стыд, это здорово, это дело; в мире, скатившемся в дерьмо, это нужно между людьми сберечь.

Мне жаль, говорит он.

Не жалей, говорит она. Я не жалею.

Я говнюк, говорит он. Ее руки на его шее, плечах, спине. Его ухо вжато в бетон. Нет-нет, мягко говорит Эллис, все в порядке.

Он молчит, и тогда она говорит: Послушай. Я люблю Ханну. Но ты же знаешь, вот сейчас я здесь не из-за нее. Влажные ее ресницы на его скуле. Это не могло не случиться.

Он стонет. Я заглажу свою вину, говорит он. Его губы на нежных, горьких складочках ее уха. Движение ее улыбки вдоль его щеки.

Загладишь, бормочет она, ее голос звучит как-то изнутри его головы.

* * *

Тихий час. Он слышит звон китайского колокольчика, ветроловки, забытой в Аркадия-доме.

Астрид поглядывает на часики. Луиза скоро приедет, говорит она.

За руку-веточку Крох держит свою мать.

Астрид подходит к столу, на котором стоит морфий. Я дам ей большую дозу, говорит она. Этого хватит, чтобы ее вырубить. Она ивой склоняется над Ханной.

Закончив, кладет ладонь Кроху на щеку. Я не буду это документировать, говорит она. Между ними повисает тишина. Ты должен произнести вслух, что ты понимаешь, говорит она.

Я понимаю, говорит он. Эти слова пришли издалека, много лет назад, с солнца.

Астрид уходит. Входит Луиза. В свете бледной луны она листает историю болезни. Хм. Непохоже на Астрид, забыть про морфий, говорит она, но старательно не смотрит на Кроха.

Он молчит. Глядит, как Луиза готовит лекарство, находит катетер. Наблюдает за медленным скольжением.

Времени на это уходит немного. Спящая Ханна все больше сворачивается в себя.

И вдруг облегчение, вспышкой, будто с груди ее сняли тяжесть.

Его матери больше нет.

* * *

Жарко, безветренно и ослепительно ярко; прощально сияет закат, любимое время дня Ханны.

Многие попрощались с ней во время службы по Эйбу. Сейчас людей собралось меньше. Здесь самые стойкие, женщины. Амиши смешались с толпой. Эллис держит Кроха за руку. Грета, бледная и собранная, в зеленом платье, которое Ханна взяла с нее слово надеть. Оттеняет цвет твоих глаз, сказала Ханна. В этом платье Грета похожа на Ханну.

Астрид стоит в Пруду. Вода темными кругами помалу пропитывает ткань ее белого платья. Она наклоняется, ставит на лист кувшинки зажженную свечку и отталкивает его. Подхваченная длинной рябью, свеча движется к середине Пруда, там останавливается. К концу клонится жизни краткий век, проходит слава, меркнет блеск утех, разор и тлен я вижу пред собой, Ты, кто не тлен, прошу, пребудь со мной[44], надтреснутым голосом поет Астрид.

Ветра нет. Грета бредет по воде одна, опрокидывает корзинку. То, что было Ханной, падает в Пруд. Частицы потяжелее вода утягивает в себя. А тот пепел, что светлей и не тонет, расплывается поверху неспешным налетом.

В опустелый дом является черный пес. Крох принимает его всего, целиком, с зубами-когтями. Снаружи доносятся голоса, люди запивают соком пирожные в Сахарной роще.

Одну неделю, говорит Крох Грете. Дай мне неделю. А потом меня заберешь.

Грета, держась за свои острые локти, кивает. Смотрит, как он уходит к себе.

Все здесь по-прежнему, в стенах отрадный полумрак. Кровать, как две сложенные чашечкой руки, приглашает его прилечь.

* * *

Пейзаж в его голове. Плавные холмы, продернутые реками крови.

Без народу это место – ничто. Любимые люди являются, только позови. Эйб шагает, позвякивая поясом с инструментами. Грета, резвый промельк в лесу. На опушке возникает из теней Верда, ее белый пес в пятнах света. Титус, подхватив Кроха, подбрасывает его в небеса. Ханна тянется к чему-то рукой, молодая, золотистая, круглая.

Оно здесь, все, что ему нужно.

Если он не может быть бесконечен – его любовь сталкивается с возможным своим исчерпанием, его свет со своей тенью, – такова природа пейзажей. Лес сталкивается с горой, море – с берегом. Мозг сталкивается с костями, встречается с кожей, встречается с волосами; встречается с воздухом. Без ночи не было бы и дня.

Всякий рубеж, как заметила одна мудрая женщина, это не только конец, но и начало[45].

* * *

Грета карабкается позади него, удерживая его своей тонкой длиной. Но она составлена из полета и норы, сразу Хелле и Ханна, и в сумерках оставляет его, чтобы побегать.

Входит Луиза и, плача, целует его на прощание.

Входит Джинси с близнецами. Мальчишки спят, прижавшись к нему, и Джинси спит в кресле, лицо ее разлиновано лунным светом, рот открыт черной пещерой.

Входит Дилан, входит Коул, входит заведующий кафедрой, на которой числится Крох.

Входит Эллис, в руках у нее книга в твердом переплете, раскрытая, как готовая взлететь птица. Она все тут да тут, шепчет ему что-то на ухо.

Входит ночь, входит Грета, входит Астрид.

Входит Глория с маффинами, бубнит что-то над ним на своем гортанном языке, наверно, молитву.

В окно входит луна.

В планшете Греты – Йоко, которой наконец-то разрешили вернуться домой, в Японию; девочка играет на скрипке, но так плохо, что Грета, фыркнув, выключает ее.

Входит Астрид с авокадо и грибным супом.

Входит Эллис, кладет его голову себе на колени, поглаживает ему виски своими прохладными руками, что-то шепчет.

Входит Грета, входит Грета, входит Грета. С новой песней,