Том 1. Ленька Пантелеев. Первые рассказы - Л. Пантелеев

А бородатый посмотрел еще раз на карточку, отдал ее Коське и говорит:

– Вот что я тебе скажу. У меня денег сейчас с собой нет. И я сейчас тороплюсь – на работу опаздываю. А мы с тобой вот что сделаем. Ты, брат, приходи ко мне вечером на квартиру. Я тебе за эту фотографию полтинник дам и даже больше. Это, – говорит, – имей в виду, очень замечательная фотография. Придешь?

– Приду, – говорит Коська, а сам думает:

«Дожидайся… приду… Заманиваешь небось, бородатый черт!»

А бородатый написал на бумажке адрес, дал Коське, помахал ему рукой и побежал в своих веревочных лапоточках с базара.

До вечера долго еще было. И Коська раз десять загадывал себе: идти ему или не идти? На базаре подстрельнул огурцов пару и хлеба маленький кусочек. Посытнее стало – портрет пожалел. Стоит ли продавать? Ведь и верно – вещь замечательная. Да и боязно было идти: а что, если нарочно его бородатый заманил? Придет Коська, а там засада, мильтоны сидят с наганами.

Но к вечеру осмелел Коська. Есть очень уж захотелось. Подумал, подумал и пошел к бородатому. Отыскал улицу, дом нашел. Домик совсем небольшой, с крылечком. Садик рядом. В садике яблоня растет, перед крылечком подсолнухи желтеют.

Постоял Коська на крылечке, набрался духу и постучал.

И сразу же бородатый вышел. Как будто за дверью стоял, дожидался.

– А, – говорит, – пришел, субчик?!

Испугался Коська. Чуть на пол не сел.

«Наделал, – думает, – делов. Заметет он меня сейчас. И не смыться даже».

Стоит как пень. А бородатый смеется, дверь перед Коськой распахнул:

– Ну, что ж. Заходи, брат. Милости просим.

Коська порог переступил, а показалось, будто верст пять болотом шагал. Ноги не держат. «Скорее бы хоть», – думает.

Ввел его бородатый в комнату. Поглядел Коська – небогато тут живут. Стол, два стула, койка железная, на койке шинель вместо одеяла. Книг только много. И цветочки в банках. А на стенах – картинки. Ленин с протянутой рукой. И рядом гитара висит на веревочке.

Вынул Коська из-за пазухи портрет, протянул бородатому:

– Нате.

А тот будто уж и забыл, о чем договаривались.

– А, – говорит, – карточка! Ладно, положи ее куда-нибудь. Вон на подоконник.

Потом говорит:

– Ну, давай присаживайся. Сейчас мы с тобой шамать будем.

Поглядел на него Коська – смеется бородатый. «Что ж ты, – думает, – надо мной измываешься, бородатое пугало! Брать, так бери сразу».

А тот опять смеется и говорит:

– Садись, садись, не стесняйся.

Сел тогда Коська. Бородатый перед ним тарелку поставил, ножик и вилку положил. Потом говорит:

– Ты посиди минутку, ладно? А я пойду смастерю чего-нибудь.

«Знаю, – думает Коська, – чего ты смастеришь. Лягавить пошел».

Как вышел бородатый, Коська вилку и ножик в карман, тарелку за пазуху и шасть к окну. На подоконник залез, хотел в сад прыгать, да неловко локтем стекло задел, зазвенело оно, полетели осколки в стороны. Охнуть Коська не успел – цап его кто-то за ногу. Оглянулся – бородатый стоит. Смеется опять.

– Ты что же это? – спрашивает. – А? Куда же это ты собрался?

Не выдержал Коська, с подоконника на пол скатился и заревел благим матом. Думал – бить его сейчас бородатый будет. Съежился весь. А тот на корточки рядом с Коськой присел и ладошкой лохматую Коськину голову гладить стал.

– Что с тобой? – спрашивает. – Эй, парень! Да что с тобой? Зачем плачешь?

А Коська не слушает – воет, как дворняжка голодная. Не разберешь, что и говорит:

– С голоду я украл. Не вор я… Ремешок сам свалился.

– Какой ремешок?

А Коська:

– А-а-а… У-у-у…

Схватил его бородатый за шкирку, тряхнул как следует, на ноги поставил.

– А ну, хватит! Довольно! Не люблю я плаксивых.

Перестал тогда Коська реветь.

– Ты чего испугался? – спрашивает бородатый. – Зачем в окно полез?

– Думал, вы мильтона звать пошли.

– Эх, чумичка! Мильтона звать! Нет, брат. Ошибаешься. Я, брат, не такой.

Посмотрел бородатый на стол.

– Ох, – говорит, – а тарелку-то я забыл. Погоди, сейчас принесу.

Только вышел – Коська тарелку из-за пазухи, ножик и вилку – из кармана – и все на старое место, на стол. Не успел положить – бородатый входит. В одной руке сковородка горячая, в другой – тарелка с хлебом и вилка с ножиком. На стол бородатый посмотрел и будто не заметил ничего.

– Ну, садись, – говорит, – будем яичницу есть.

Себе шматочек оставил, а Коське полную тарелку наворотил. Задохнулся Коська от одного запаха. Подцепил на вилку кусок и чуть язык не проглотил. Вот так яичница! С помидорами, с салом, с луком зеленым. Коська такую яичницу только дома, в деревне, едал, когда маленький был. С тех пор и не пробовал.

Ест, торопится, а сам думает: «Нехорошо, надо бы потише есть». Стыдно ему – по-человечески есть разучился… А бородатый смотрит, смеется.

– Ешь, ешь, – говорит. – У тебя, брат, небось в животе черти пляшут?

Коське уж не страшно. Слезы высохли. Сам посмеивается.

– Пляшут, – отвечает. – Еще как.

– Ну и шамай, брат. А зовут-то тебя как?

– Коська.

– Во, брат! Удивительно. И меня тоже, представь себе, Коськой зовут.

Смешно Коське. Такой дяденька и вдруг тоже Коська.

– Зовут меня дядя Костя, а прозвище мое Борода. В Сибири меня так прозвали. Знаешь ты, где Сибирь помещается?

– Знаю, – говорит Коська. – Это куда жуликов посылают.

– Нет, брат. Туда не только жуликов… Я, брат, сам в этой Сибири двенадцать лет отгрохал.

Рассказал Коське, как он в царское время в Сибирь на каторгу попал. За политику. Потому что он коммунист был, партийный.

Потом Коську расспрашивал. Кто он, откуда, где родителей потерял. Коська все честно рассказал. Ему скрывать нечего: матку сыпняк угробил, а батьке ногу немец шашкой отрубил. Приехал он в деревню, пожил месяца полтора и помер. Кровь потому что спортилась.

И про Сашу рассказал. Как жалела она его, вместо матери была, последний кусок отдавала. А потом и сама свалилась. Голодно потому что стало в деревне. Вот он, Коська, и пошел тогда по миру, куда глаза глядят…

Слушал Коську бородатый, не улыбался. Только вилкой по столу постукивал, головой качал да приговаривал:

– Ты ешь, брат, ешь.

А Коська разошелся. Дядей Костей стал бородатого называть.

Потом чай пили. А потом бородатый гитару со стены снял и пел хриплым голосом:

Лишь только в Сибири займется заря,А в деревне народ пробуждается,На этапном дворе слышен звон кандалов,Это партия в путь собирается.

А портрет так на подоконнике и лежал. И за весь вечер бородатый о нем ни одного слова не сказал.

Уж небо вызвездило, когда уходил Коська. Бородатый ему, когда прощался, три рубля в руку сунул.

– На, – говорит, – возьми. Должен я тебе.

Взял Коська, подумал и назад деньги подает.

– Нет, – говорит. – Я у вас стекло выдавил.

– Глупости, брат. Ты завтра приходи, мы с тобой вместе его обратно вдавим. Идет?

– Идет.

– Ну, прощай.

– Прощайте, дядя Костя Борода!

Вышел Коська. Темно на улице, а Коське кажется, что светло. Петь хочется.

Идет Коська по улице и хриплым голосом поет:

На этапном дворе слышен звон кандалов…

А как дальше, и не вспомнить… Забыл.

Плохо спалось Коське в эту ночь. Кряхтел, ворочался, не мог дождаться, пока утро настанет. Еще дождик, как назло, всю ночь бубнил. И ветер дул. И фонарь качался и скрипел над Коськиной головой.

Чуть свет забрезжил, Коська уже вскочил. Хотел сразу бежать к дяде Косте, а потом думает: нет, неудобно так рано заявляться.

С полчаса у мельницы походил, потом на базаре потолкался. Потом на фонтан сходил, умылся как следует, водички выпил и побежал.

Бежал – посвистывал. А прибежал, на крыльцо заскочил и чуть не заплакал.

– Ах, черт! Надо же!..

Видит – висит на дверях замок. Ушел, значит, дядя Костя. Ну ясно: на работу ушел. Эх, Коська, Коська!.. Надо было тебе на базаре толкаться да у фонтана красоту наводить. Вот и прозевал дядю Костю. Жди его теперь до вечера.

Сел Коська на ступеньку. Сидит мрачный, под ноги себе глядит. И вдруг – что такое? Видит, на крылечке, между двумя балясинами, бутылочное стеклышко блестит. А под стеклышком какая-то бумажка белеет.

Поднял Коська бумажку, развернул, а это записка. А в записке большими буквами синими чернилами написано:

«Костя! Ключ на том месте, где ты вчера выйти хотел. Заходи, пей чай, шамай. Сахар на полочке. Наколи дров, если умеешь. Я буду в 5 часов. Дождись меня.

Твой Борода».

Прочел Коська записку, и первым делом уши у него загорелись.

«Как же это? – думает. – Что же это такое? Не боится, значит? Знает ведь, что вор я, а не побоялся… Заходи, – пишет».