Сам - Николай Воронов

— Не хочешь — не показывай. Только бы ты с Фэйхоа ума-разума набирался.

Полная свобода обладает странным свойством: побуждает к зависимости. Эта зависимость зачастую непреодолима. Она является не столько расчисленной зависимостью ума, сколько многомерной зависимостью души. Принявшись за документ, Курнопай испытывал побуждение (и во сне оно не прекращалось, какое-то бредовое) поговорить с Болт Бух Греем о назначении ревизорства, а главное о постоянном взаимодействии его, Курнопая, с правительственными чинами в столице и на местах. Он не собирался сводить свою заботу к пользе и целесообразности. Прежде всего само державное ревизорство представлялось ему некиим духовным органом, чуждым бюрократическим отправлениям, оглядка на который, подобно оглядке на САМОГО, на религию и нравственность, должна гармонизировать чувство взаимной ответственности людей перед трудом, долгом, обществом, землей, вселенной. Но что же, мешая сосредоточиваться, заставляло Курнопая в мыслях и чувствах обращаться вокруг Болт Бух Грея? Что только не мнилось Курнопаю за тем, почему он точно бы находится на внутренней привязи у священного автократа: запоздалый стресс, вызванный приговором к замурованию; перенапряжение воли в тот день, когда он и Ковылко получили демонстрацию, организованную Каской, были арестованы и спаслись от народной и собственной трагедии лишь мудрой непреклонностью Фэйхоа; тревожная щепетильность оказаться во мнении страны и правительства неблагодарным Болт Бух Грею за самостийность замыслов и поступков, которыми раньше успел себя запятнать; вероятность подвоха со стороны властелина в отмщение им, Ковылко, Фэйхоа…

Э, стоп. САМ передал власть Болт Бух Грею. Так почему же Болт Бух Грею в свою очередь не проникнуться доверием к кому-нибудь из верхушки, в частности к нему? Да и таков ли священный автократ, чтобы не давать всем и каждому соучаствовать в делах преобразования общества? Все-таки, пожалуй, не таков. Ведь закоснелый диктатор противодействует тому, что исходит не от него. А Болт Бух Грей, как бы то ни было, сумел подчинить себя ходу событий, даже отреагировал на домового; есть домовой или нет, но этот образ дремы или знак дворцовых духов внушил ему решение: снять запрет с религий. Да-да, четкая логика, а потому надо освобождаться от покровов зависимости. Карт-бланш, карт-бланш! И опять зудилось поехать к Болт Бух Грею, но он сдерживался, теряясь в догадках, от чего не в силах собраться с волей, и честил себя за неспособность заизолироваться от магического притяжения первой фигуры, за неуяснимость собственного состояния перед лицом верхов: наверняка не застрахован от фантастического изуверства, из-за какого великий полководец Данциг-Сикорский, оставаясь в живых, до сих пор как бы небытиен.

В конце концов Курнопай только тогда начал слагать документ, когда вдруг догадался, что он человек, одержимый манией одинокости, если не считать Фэйхоа и бабушку Лемуриху, следовательно, беззащитен и сам себе надежда.

По тому, что Курнопай знал и пережил, у него создалось впечатление о необходимости контроля за деятельностью всего правительственного аппарата сверху донизу, в особенности за деятельностью инстанций, занимающихся надзором за правильным исполнением законов, дознанием, слежением, применяющих карательные меры, а также осуществляющих правоведение и арбитраж. Нет, он не исходил из мысли, будто эти иерархии управления, законоприменения и законоохраны склонны к нарушениям и преступности куда больше, чем рядовые граждане, владельцы фирм, контор, зрелищно-развлекательных мест, газетно-издательских трестов, адмвоспитатели школ, колледжей, университетов. Просто он понимал, каковы их способности к сокрытию и всезащищенности.

Курнопай готовил положение о державном ревизорстве, исходя из надежды, что это будет орган верховной справедливости народа Самии.

Болт Бух Грей, едва просмотрев документ, звучно произнес:

— Лапидарно!

Звучность была внеоценочная, определенная словом, которое не встречалось Курнопаю, и Курнопай ощутил где-то в подвздошье холодок провала.

— В тех, в ком души не чаешь, всегда жутко разочаровываться.

Наверно, потому, что слишком обнадежился в прочности своего положения, Курнопай обомлел от страха. Сейчас Болт Бух Грей скажет, что умственный уровень, продемонстрированный им, не имеет ничего общего с государственным видением.

— Разочарование в обожаемой личности равнозначно страшнейшей утрате. Что я говорю? Оно равнозначно параноической депрессии.

Тревога вылилась у Курнопая в лепет оправдания, чего с ним не случалось с детства.

— Я… посоветоваться… Без опыта…

— Помолчи. Ты кратко изложил задачи ревизорства. Не поддается немедленному осознанию твой грандиознейший замах просматривать деятельность прокуратуры, министерств юстиции, внутренних дел. Курнопа-Курнопай, однако, сложнейшее прочтение предлагается. Первый слой: разрушение коррупции. Еще Главправ собирался перетрясти прокуратуру. Погрязла во взяточничестве и взаимодействует с мафиями — от сфер торговых, учебных, медицинских до зрелищно-игорных, телевизионно-газетных, дипломатических. Я уже учел тот отвратительный опыт. Мой державный прокурор не участвует в назначении послов, ректоров, администраторов ипподромов, президентов советов корпораций. Их я назначаю. Не подозревая о кощунственной взаимосвязи сил порядка и преступления, ты гениально догадался. Итак, ты будешь ревизовать контроль, надзирать надзор, выявлять нарушителей выявлений. Господствовать над господством! Не страшишься?

— Я? Господствовать? Не-э.

— Не рассудком. Сердцем. О, рассудком тоже.

— И вовсе не было…

— Спонтанно. Неподозреваемо.

— Уверен — нет.

— Эк напор к господству. Вспомни день посвящения.

— Мальчишеское.

— Имеется закон сохранения человеческих свойств: что проклевывалось еще в младенчестве, то и остается. Интересоваться надо генетикой, вопросами психологии личности. Не в укор сказал, что ты спонтанно готов господствовать над господством.

— И все же контроль — не господство, а удержание в рамках закона, в пределах справедливости, присущих великому САМОМУ, нашему народу, вам.

— Поймешь, что заблуждался. Весьма скоро. Почему я поставил именно тебя во главе державного ревизорства? Ты предрасположен властвовать, причем властвовать над властвующими, что гораздо сложней, чем властвовать над массами. Чего я желаю? Дабы ты строго соблюдал границу между моей властью и твоей, дабы ты сработался с лидерами верховной власти, дабы ты не подыгрывал массам в их неправомочных требованиях к аппарату господства, в том числе — частнособственнического. Уверен, что ты это уже учел. И последнее: как ты не будешь контролировать религии вообще и сексрелигию в частности, так ты не будешь контролировать прессу, телевидение, органы разведки, службу пресечения антидержавного экстремизма. Все это конкретизировано в инструкции, разработанной мною в помощь тебе, мой преданный любимец.

Болт Бух Грей взял из сейфа книжку-малютку. Свежий лоск ее серых, с проголубью створок, закрытых, как портмоне на шишчатые застежки, приманивал взгляд мерцаньем золота. Растепленное удовольствием, только что отлито-строгое, лицо Болт Бух Грея заставило Курнопая положить на воздух в восторженном нетерпении руку вверх ладонью. Малютка занимала половину ладони. Ее золотое мерцанье застыло совой, вцепившейся когтями в рукоятку меча.

Ниже было оттиснуто изречение: «Мудрость и возмездие уравновешивают страсти людей и обществ». Еще ниже, крупней, глубже выдавленные в коже, сияли три буквы: Б. Б. Г.

На титульном листе, под заглавием «Инструкция», воспроизводился точечный рисунок. В нем прибрезжилось Курнопаю что-то знакомое, но давнее. Он еще не пытался восстановить, почему из его отсюда начал прокладываться мостик в прошлое, как память высветила покои Фэйхоа в день посвящения.

Лампионы. Шуршат и сверкают трассы возбужденной ртути. Тень на экране, дробливая, прядающая, смыкающаяся в лик, задумчиво склоненный над равниной тьмы, похожей на толпу, бредущую в ночи. («Дети света, неужели мы бредем во тьме даже под солнцем?») Фэйхоа зажигает ароматические палочки, вставленные в колчаны серебряных амуров. Прикрепленные к цепочкам, тонким до незаметности, амуры парят в сизом воздухе, будто бы ищут цель для стрел, оперенье которых вместе с натянутой тетивой зажато в проказливых пальчиках. С пластин зеркального складня целят в Фэйхоа привинченные к стеклу купидоны. Фэйхоа сбрасывает на купидонов тонкие одеяния, сквозь дымовую пряжу ароматических палочек кажется, что она изгибается, точно змея найа найа найа. Запечатлевшееся тогда, захотелось Курнопаю поправить, но прошлое, обычно переделываемое людьми, уже кое в чем изменилось в его памяти. Он только и подумал, досадуя на кажущуюся неизменяемость прошлого, что, похоже, воспитанниц питомника учили завораживающей гибкости тела по движениям императорских кобр? В этот миг наконец-то тисненый рисунок в три человеческих фигуры увязался в воображении Курнопая с тем, что происходило в покоях Фэйхоа и о чем она рассказывала ему в день посвящения.