Сам - Николай Воронов

Едва успели Курнопай и Ковылко глянуть скорбно друг другу в глаза, в кабинет внырнул Скуттерини. И затараторил, затараторил с восторженным захлебом, напоминающим сербание жаркого черепашьего супа. Блеск, что принял подарок. Коллектив смолоцианки воспрянет. Думали — импотент. Согласно учению Зигмунда Фрейда, импотент — во всем импотент. Причем у импотента страшней физического дефекта — умственный дефект. Он радуется мужской полноценности Чернозуба! Но если потребуются не бионические секс-девицы — живые юные искусительницы, он подберет, доставит, оплатит на годы. Гарем — это активизация, чувственный рай, долгожительство. Кто имел гаремы из гаремов и немыслимое количество наложниц, был великаном из великанов. И непременно он проведет гарем Чернозуба через комитет генофондизма, ибо тогда по статусу дети господина председателя в любой момент могут поступить на государственное содержание.

Не могла не возмутить Курнопая вера Скуттерини в то, что, задобрив отца, он умаслит и сына. Курнопай хотел его заклеймить: привыкли покупать людей, воспользовавшись их недолей, жаждой пожить не хуже других, — но физическая ярость обессмыслила слова. Ударом ноги он сбил Скуттерини. Едва тот поднялся, завернул ему руки к лопаткам. Захотелось усадить сексдевицу на плечи Скуттерини. Но каким образом сделать? Еще ничего не придумал, а отец уж сорвал с себя темный менеджерский галстук и перевязал ноги сексдевицы ниже колен. В минуту, когда протискивали между ее ляжками голову Скуттерини, шурхнула вспышка фотоаппарата. В кристаллически-объемном свете обозначились силуэтом две фигуры: репортер, припавший глазом к видоискателю, на брюхе стволы объективов, поверх голенища дырчатого сапога рукоятка браунинга, Двойняшка, опирающийся на дуло пневматической винтовки.

Так и увели Скуттерини, оседланного сексдевицей, сникающей то на один бок, то на другой, репортер и Двойняшка.

Сын и отец, стоя в коридоре, от души нахохотались им вослед, но посмурнели в кабинете. Подловил их проклятый корруптант Скуттерини. И что у них за страна, откуда бы пришелец ни явился, разворачивает дела, как ему заблагорассудится, при полном благоприятствовании властей и под общее непротиводействие народа, умеющего лишь сетовать, а когда пришелец примется изничтожать аборигенов, еще и помалкивать. Национальную всеядность всепрощенцев, живущих на самоотрицание, чужаки как раз и высматривают среди народов и племен планеты.

Здесь их согласное сожаление немного посбоило. На взгляд Ковылко, угрозы самоподкопа в больших размерах нет, однако сын оспорил его непредусмотрительную наивность. Мы — скверные футурологи: на малые годы предопределяем участь своего народа, а чужеземцы, благодаря опыту, строят предвидение собственной судьбы надолго. Любовь к пришельцам, да и небдительность на века затормозила народы и народности той же Индии. А майя, инки из великих народов превратились в осколочные. Чужеземец страшен доброприимным народам тем, что из гостя, которого лелеют, превращается в беспощадного хозяина. Зловещая странность психологии пришельцев превращается в трагедию коренного народа. Фэйхоа рассказывала ему о наблюдении в Индии, сделанном Черным Лебедем, еще посольским сыном, который думать не думал о государственной деятельности. Поведение там иностранных делегаций, затем поездки Черного Лебедя в страны, откуда они были, привело его к выводу: у себя дома они космополиты, на чужбине — националисты. Любопытно, женятся ли сицилийские мафиозо в США на неитальянках?

Ковылко не мог представить себе, чтобы горячие сицилийцы брали в жены только землячек. Что же касаемо Скуттерини, то, по толкам работниц-генофондисток, он наподобие рецидивиста прикрывается тремя чертовыми дюжинами фамилий и кличек: Муса Строитель, Квинтилиан, Мария Нерон, Балубо Коломбо, дон Хуан Фернандес де Толедо, Свинтус Гурманский, Барон Надувайло, Феликс Круль-Юсупов, Азраил Джан Ли… Фамилию Скуттерини, как уверяла генофондистка Ламбертия Прекрасная (он домогался ее, чтобы родились выставочные супермены, но она отфутболила его к страхилюдинам), он взял себе, когда провернул громадный бизнес на скутерах, годных на море, на суше, в воздухе. Та же Ламбертия Прекрасная не называла Скуттерини иначе, как похотливый ишак.

Оба, судача о Скуттерини, непроизвольно заслонялись от переживаний, выводящих воображение к непоправимым неприятностям. И стоило им замолчать, как Ковылко ужаснулся проваленной несдержанности: «Ревизия свернется, и никакими силами его не сковырнуть», — а Курнопай начал сожалеть о том, что втравился в потеху, которую приравняют к издевательству, и подлый Скуттерини будет подаваться похитителями народного благополучия как агнец, а он — ревизором, склонным к произволу.

К полудню фельдъегерь привез Курнопаю пакет от Болт Бух Грея. На маленьком листке (священный автократ по-крестьянски берег бумагу) рвущимся, почти линейным почерком было написано: «Если тебе не дорог престиж собственного «я», тем более престиж одной из самых тончайших и ответственнейших должностей державы, то хотя бы подумал о престиже священного автократа, который взял под свою ответственность твое назначение. Противодействие этому было несусветное. Остался в полном одиночестве. Пришлось дать поручительство. Балбес и баловень судьбы — вот что тебе скажет священный автократ. В отличие от тебя, он читает религиозные книги философского склада. В трактате Газали «Воскрешение наук о вере» имеются выражения, приписываемые Всевышнему Аллаху: «Я не оправдываю свою душу, ведь душа побуждает ко злу». И там же: «Можно ли вообразить, чтобы он любил другого самого по себе, а не ради себя?» Тебе кажется, что священный автократ любит тебя ради себя. Он любит тебя не ради себя — ради САМОГО, Самии, вечной справедливости. Возвращайся, побуждающий свою душу ко злу. Комиссия должна довести ревизию до ума».

Едва Курнопай успел войти в гостиную при его кабинете державного ревизора, туда вбежала бабушка Лемуриха. Она швырнула толстенную вечернюю газету так, чтобы угодить ему в лицо, но газета раскрылась, расслоилась, устелила чуть ли не половину ковра, где были вытканы сцены из битвы кентавров с амазонками. На развороте, как нарочно распахнувшемся подле его ног, чернел снимок. Лицо на зрителя. Наверно, оттого, что он вздернул руки Скуттерини под лопатки, оно плывет, как сливочное масло по сковороде, от мстительного сладострастия. Не помнил он в себе такого чувства, когда подавал согнутого Скуттерини вперед перед захомутанием ногами сексдевицы. Вид девицы и жалкие глаза Скуттерини (какими несчастненькими бывают преступники в момент победительной операции!) задели в Курнопае порочную струнку. Он захихикал с плотоядностью пацана, кому удалось нашкодить.

— Вота! — вскричала бабушка, будто только что пророчила внуку несчастье, и оно мигом начало сбываться. Она вознесла палец к потолку, тем самым как бы затвердила предсказание и выбежала, грохнув бедром о косяк.

Курнопай, не огорченный исчезновением бабушки Лемурихи («Предупреждала. Внушала. Ну и что с того? Ей дорого приспособленчество, ему — тревоги, приносящие справедливость»), поднял разворотливый снимок и прочитал под ним текст:

«Хорошенькое дело! Славные граждане нашего отечества потешаются над бедняжкой Скуттерини. Ай-яй, издревле мы не забижали иностранцев, благодаря чему процветали экономика, усовершенствовалась государственность и военная мощь, возникли философские течения и религии, уничтожившие доморощенную мудрость самийских племенных народов, их простодушные суеверия пастухов, возделывателей корнеплодов, мореплавателей. Если хотите, благодаря чуткости к иностранцам, равной самопожертвованию и в чем-то самозакланию, мы получили всемирную известность народа с космополитизированной душой, чем и оберегаем себя в мире глобальных раздоров, порождаемых узостями националистического эгоизма. Подражание, заимствование — не недостаток, не грех: норма человеческого существования, одно из высочайших качеств природы. Тот из наших славных граждан, кто к нам не спиной — анфас, он ради торжества сексрелигии не улыбнулся с вожделением для кадров, воспроизводимых на фотощитах, но для этого жестокого снимка он позировал с лицом, до краев налитым вожделением. Мы не хотим ловить державного мужа на неуважении к господствующей религиозной идеологии, на попрании традиций страны, усваиваемых другими народами и обществами. Мы только ставим вопрос: «Не пора ли принять закон, каковой бы стал для иностранцев своего рода снарядонепробиваемой, плазмонесжигаемой броней. Особую защиту, своего рода противоатомный бункер, надо ввести законом для иностранцев-жертвователей. Все свои капиталы, заключавшиеся в контрольном пакете акций смолоцианки, Скуттерини подарил рабочему самоуправлению завода и казне. За время, ознаменованное политикой трех «Бэ», Скуттерини зачал около полусотни детей, теперь воспитывающихся в геноинкубаторах».