Лед под кожей - Вилма Кадлечкова

Неся позже свое предложение отцу, он отчасти леденеет от ужаса, отчасти с нетерпением ждет. Какими бы ни были последствия, быть может, хоть это на отца подействует! Конверт он отдает молча, с абсолютно нейтральным выражением лица; главное, не предупреждать врага заранее. Смотрит, как отец его открывает. Как читает.

Там написано следующее:

«ИДИ К ЧЕРТУ! НИЧЕГО ХУЖЕ, ЧЕМ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ, Я НЕ ПРИДУМАЮ. ДА И ЗАЧЕМ. ТЕБЕ ВСЕ РАВНО НИКОГДА НЕ НАДОЕСТ».

– Смотрите-ка. Вот и оно. Я уже полгода жду, когда ты допустишь эту возможность, – говорит старый профессор и отбрасывает бумагу на стол. – Прежде всего – когда ты рискнешь. – Он откидывается на спинку кресла, складывает руки на груди и с улыбкой смотрит на Лукаса. – Хорошо. Не вступить в игру, когда тебя заставляют, требует смелости. Это весьма существенный шаг на пути к настоящей внутренней свободе.

Чего?! Так отец рассчитывал на это?! Может, даже… ждал этого? Ну конечно. Опять заранее. Старый профессор ведь всегда стоит на вершине холма и смотрит вниз, чтобы равнодушно кивать каждому, кто карабкается наверх. Класс, Лукас, поздравляю, ты сделал шаг! Какая тоска.

Отвращение на миг настолько охватывает Лукаса, что он перестает думать о тактике.

– Так ты не злишься? – выпаливает он без раздумий.

– Я обычно и близко так не злюсь, как ты, потому что у меня есть власть, а у тебя нет, – констатирует старый профессор. – С учетом этого было бы не слишком дальновидно вот так без раздумий вызывать меня на бой. Потому в твоих интересах я надеюсь, что ты хорошенько подумал. И что хорошо понимаешь, о чем идет речь.

Лукас замирает. О ЧЕМ хорошо подумал?! КАКИЕ отец сделал выводы?! У него нет ни малейшего понятия об этом. Внезапно над его сопротивлением одерживает верх страх.

– Признаю, что недооценил ситуацию. Сначала я подумал, что ты просто хвастаешься перед друзьями… или это они уговорили тебя, а ты не смог отказать им в поездке в Блу-Спрингс, – говорит отец. – Но это был не каприз. И до этого ты иногда делал пакости, но всегда лишь под внезапным импульсом, когда не контролировал злость. Но это был продуманный бунт. Позволишь отгадать? Ты, очевидно, искал, чем меня задеть, и потому выбрал именно материнский дом. У подростков твоего возраста нет лишних денег, а Блу-Спрингс далеко. Кроме того… о маме ты вряд ли вспоминаешь с обидой. Тебе пришлось поработать, чтобы убедить друзей поехать с тобой. А когда они там оказались, тебе было больно так же, как потом мне.

Лукас сжимал зубы. Отец прав. Абсолютно во всем. Ему вдруг стало бесконечно жаль – это была та же жалость, которая охватила его при виде напившегося Ника в бывшей комнате матери. Все это время он переживал – все несколько дней, пока его друзья там были; он чуть не выгнал их оттуда, потому что у них не было ни капли уважения ни к чему… потому что все, что они делали, все, что говорили, его бесконечно злило… однако он прекрасно понимал, что именно он дал им добро на это богохульство и что ругать он может лишь самого себя. Теперь отец сказал это вслух. Теперь он все осознал. Лукас был на волосок от того, чтобы положить голову на стол и от всего сердца расплакаться. Из него рвется будто вода через плотину: «Прости, папа! Прости! Я совсем не хотел этого делать!»

Однако отец не ждет от него никаких излияний.

– Я не принуждаю тебя демонстрировать горячие сыновьи чувства; наоборот, – добавляет он язвительно. – Давай не будем уходить от темы. Итак, ты осмелился. Как ты думаешь, что теперь будет?

– Мне совершенно все равно, что будет, – подавленно говорит Лукас.

– Неверный ответ! – Голос отца взрывается в его ушах.

От улыбки не осталось и следа.

– Тебе не все равно! Но ты не отваживаешься даже допустить этого, что равносильно прятанию головы в песок. Итак, снова спрашиваю. Попробуй еще раз. Как ты думаешь, что теперь будет?

Лукас даже не думает серьезно размышлять об этом. Ответ, который он дал отцу, был бы лучшим из возможных – то есть если бы был правдивым. От всего сердца он желает однажды достигнуть именно такого уровня безразличия – такого состояния, когда тебя ничто не обижает, потому что тебе ни до чего нет дела. Однако пока ему до этого далеко, к сожалению.

Прежде всего, лыжи: это всегда первое, что запрещает ему отец, когда хочет Лукаса сломить. За лыжи Лукас каждый раз отчаянно борется; соглашается с чем угодно, лишь бы попасть на соревнования; это его настоящее слабое место, и отец постоянно этим пользуется. В последнее время Лукас серьезно размышляет о том, чтобы уйти из команды. Собственно, он почти решился. Конечно, причин бросить лыжи больше – прежде всего те, которые он после представит Джону Мак-Коли; но есть и другие, никому не известные. Шантаж. Усталость. Беспомощность. Если Лукас систематически избавится от всего, что его радует, у старого профессора будет меньше рычагов. Без лыж не останется ничего. Ничего, без чего Лукас бы не смог жить. Никаких хобби, никаких целей – ничего ЕГО, за что он должен бороться любой ценой. Все искоренено. Настоящая пустыня.

Однако и без вещей, которые он хочет, все еще остаются вещи, которых он боится. И прежде всего – грибы… вернее, их неимение.

Это ужасно его пугает. И сейчас внутри все сжимается при мысли, что отец обратится к наивысшему наказанию и Лукас останется на два или три дня без чая. Теоретически стоило бы радоваться; стоило бы ожидать, что, если его ослабевающую волю поддержит отцовский запрет, ему скорее удастся наконец преодолеть зависимость, так что старый профессор сам выбьет из своей руки сильнейшее оружие; небольшая проблемка лишь в том, что после нескольких дней такой управляемой отмены отец каждый раз заставляет Лукаса выпить тройную порцию ӧссенских веществ, отчего эффект обнуляется, а все надежды разрушаются.

– Я жду ответа, – строго подгоняет его старый профессор.

Нет, грибы не упоминать – на это Лукасу ума еще хватает. С другой стороны… в ситуации, в которой он находится, очередная дерзость положения не ухудшит.

– Думаю, ты меня удивишь, – заявляет он. – Мое свободомыслие на самом деле так тебе импонирует, что ты решишь нарушить конвенцию и в награду купить мне большое мороженое.

Отец на удивление воспринимает это совершенно всерьез.

– Ты бы этого хотел? – спрашивает