По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо - Александр Филимонов

Он хотел было, как несколько лет назад, подержать их в своей темнице, чтобы лучше осознали свое положение, да и чтобы самому не казалось, что братья отделались чересчур легко. Но — чувствовать их присутствие рядом с собой? Слышать их постоянные просьбы о помиловании и новые клятвы? Этого ему не хотелось. Не объявив Глебовичам о своем прощении, он велел им разъезжаться по уделам и сидеть тихо. То, что он не простил их, удручило Глебовичей: зная отходчивый нрав великого князя, они рассчитывали, что все пойдет по-старому. Нет, великий князь теперь был не тот, что прежде.

Снова настало мирное время. Снова собирался и укладывался в закрома урожай, стекались в хозяйство великого князя изобильные земные плоды. Понемногу вырастал Успенский собор — стены, окружавшие старое здание, поднялись уже до его половины. Была готова яма для отливки первого колокола, выкопали ее недалеко от стройки, чтобы не тащить потом непомерную тяжесть, а поднимать здесь же на звонницу, которую тоже решено было делать из камня.

Казалось, что во всей Русской земле один владимирский князь наслаждается покоем. Сведения, поступавшие из разных краев, говорили об усобицах, смутах и войнах.

В Смоленске князь Давид решился наконец на усмирение cвоиx граждан. Помнившие еще недавнее правление мягкого й добродушного князя Романа Ростиславича, жители Смоленска роптали на Давида: обложил-де непосильными вирами, лишает тех, кто не раболепствует перед ним, имущества, отписывая все на себя, гоняет на общественные работы, за которые не платит.

Больше всего оснований негодовать на Давида имели бояре — еще Романовы. Пользуясь слабостями своего покойного князя, они в этих слабостях находили неплохой источник дохода — годами ничего не платили в казну, да и просто воровали у князя Романа, прибирая к рукам его земли и людей, живущих на них. Простой же народ, которому, в сущности, было все равно кому отдавать налоги — князю ли, боярам ли его, обижался, что прекратились частые угощения, устраивавшиеся покойным князем. Князь Давид, отличавшийся скупостью, запретил столь любимый народом обычай по праздникам разбрасывать в толпе серебро, и что самое обидное — запретил вече.

А в былые времена князь Роман не только не отменял его, но и сам всякий раз являлся на такое вече — узнать, чего народ хочет. И можно было даже ругать князя при всем народе, кричать ему в лицо разные оскорбительные слова. Кроткий Роман не позволял дружине хватать крикунов, хотя видно было, что огорчается. Говоря проще, народ при князе Романе чувствовал свою силу настолько, что даже в разговорах на улице можно было услышать, как какой-нибудь захудалый мужичонко-ремесленник, у которого всего имущества — топор за поясом, домик об одном окошке да восьмеро детей, запросто, никого не боясь, рассуждает: вот, мол, князя нашего уберем да другого посадим — глядишь, и жизнь настанет другая, хорошая. Теперь же за такие речи дружинник тащил на суд: за бесчестье князю отдерут плетью, да потом плати еще, а нечем — садись в яму.

Такое мало кому могло понравиться. Но стерпели бы, приспособились, если бы не помнили так свежо своего покойного князя. Все Давидовы строгости невольно сравнивались с Романовыми вольностями, и от этого обида зрела, копилась в каждой душе. Бояре, конечно, почуяли, что могут найти себе в народе сильную поддержку. Пустили по слободам своих людей, те нашептывали: надо-де подняться на постылого Давида всем миром, да и прогнать его, как двенадцать лет назад прогнали Ярополка Романовича, а после того-то и Роман, напуганный силою народной, стал мягок и ласков и всем позволял жить хорошо.

И подняли народ. Забурлил Смоленск, потекли по улицам в сторону княжеского дворца толпы, вооруженные кто чем — многие вилами, а кто и в полной броне с хорошим мечом. Сила собралась огромная. Первым делом сожгли подворье тысяцкого Братилы, где многие успели вкусить княжеского суда. Сам тысяцкий едва успел уйти к князю, со своими гриднями прорубившись сквозь толпу горожан. А его не надо было бы упускать.

Потому что князь Давид бросил на город всю свою дружину и, чего мало кто ожидал, велел ей не разгонять бунтовщиков по домам, а убивать на месте всякого, не разбираясь — с оружием он или без оружия, явился сюда беспорядки устраивать или просто так, поглазеть.

А дружина исполнила приказание весьма добросовестно. Где было разношерстному городскому ополчению противиться дружине? Горожане были плохо вооружены, никто ими не руководил, а многие и не совсем понимали, что нужно делать. Дружинники же были все на конях, вооружение у них имелось отличное, а во главе их был сам князь Давид, державший возле себя тысяцкого Братилу, который всех главных крикунов и подстрекателей знал в лицо. Двух часов не понадобилось князю Давиду, чтобы, устлав улицы города мертвыми и ранеными, разогнать толпы мятежников. А потом тысяцкий водил дружину — показывал, где живут те, кто спалил его подворье, да и на боярские дома наводил. Тех, кто попроще, рубили прямо во дворах, тех, кто познатнее — на веревке, привязав за шею, гнали к князю, бросали в яму до завтрашнего дня. Ох, многие, сидя в этой яме, волосы на себе драли: зачем ввязались в смуту? Ожидали все же, что князь Давид удовлетворится тем, что уже сделано, потомит доброименитых мужей в яме да и сменит гнев на милость.

Но назавтра князь Давид объявил казнь. На площади, у церкви Святого Глеба, где в прошлом собиралось буйное вече, были поставлены колоды, притащенные сюда горожанами, подгоняемыми плетьми. На этих колодах им и стали рубить головы. Такого в Смоленске никогда еще не было. Более трехсот голов самых заметных горожан скатились с этих колод. Казненных дружинники волочили по земле за конем и возле дома, где жил мятежник, тело отвязывали, голову бросали рядом — чтоб семья смотрела. И не раз получалась путаница: туловище оказывалось от одного человека, а голова — от другого.

Город затих в страхе. Несколько дней на улицах нельзя было встретить человека, не слышно было голосов, только петухи кричали да собаки потявкивали по дворам. В этой тишине по улицам ходили бирючи с Князевым указом: князь велел горожанам жить дальше, назначал за то, что подняли на него руку, налог с каждого дома, с домов казненных — особо, отменял впредь всякие собрания, кроме тех, что сам созовет. Город смирился.

В это время сын князя Давида, Мстислав, сменивший в Новгороде свояка великого князя Ярослава Владимировича, воевал с кривскими областями. Ходил с новгородской дружиной на Полоцк и заключил мир. Не прекращались войны с чудью, на этот раз — весьма успешные для Новгорода.

Но самые печальные события происходили на Руси южной. Воодушевленная недавней легкой победой над русскими князьями, половецкая степь вновь, как и восемь лет назад, прихлынула к черниговским, переяславльским и киевским землям. Кончак, разбив Игоря Святославича, не дождался со стороны Руси никакого возмездия, а для него это был самый верный знак того, что Русь слаба. Огромная орда — кумания, единовластным правителем которой был теперь Кончак, не могла сидеть без дела и требовала от своего хана новых походов. Для начала Кончак отпустил на Русь пленных князей Всеволода Святославича и Владимира Игоревича, последний был Кончаку зятем. Вместе с Владимиром к отцу в Новгород-Северский уезжали дочь Кончаковна и их ребенок, приходившийся Кончаку внуком. Повелитель половецкой орды будто нарочно хотел показать всей Руси, что не боится ее князей и отпускает таких крепких на рати воинов, как Всеволод и Владимир, чтобы снова сразиться с ними. Князья были торжественно встречены в Киеве, но торжества длились недолго — пришлось спешно собирать дружины и отражать половецкое нашествие.

Ни один из властительных князей к тому времени не был настолько силен, чтобы в одиночку отбиваться от многочисленных поганых орд. Пришлось Рюрику и Святославу вновь объединяться и выставлять общее войско. С огромным трудом, едва поспевая отгонять половцев от городов, осаждаемых ими, князья держали границы со степью. Половецкое войско двигалось быстро и старалось не принимать прямого боя: Кончак словно играл с русскими князьями. Для того чтобы охватить поганых с нескольких сторон и уничтожить, у русских не хватало сил. Они могли надеяться на всегдашнюю твердость в бою своих дружинников против половцев — и искать боя. И всякий раз опаздывали: поганые, пограбив и захватив пленных, уже успевали отойти.

Святослав и Рюрик могли попросить помощи у великого князя Владимирского. Но не просили. Даже возможность навсегда избавиться от степной угрозы — такая заманчивая возможность с помощью владимирских войск разгромить Кончака — не была для них настолько заманчива, чтобы склониться перед Всеволодом Юрьевичем. Они предпочитали отдавать поганым на разграбление свои уделы, чем признаться великому князю, что без его помощи не могут справиться.