Хождение к Студеному морю - Камиль Фарухшинович Зиганшин

Как-то бежавший рыжеватый шарик – лемминг, не останавливаясь, прыгнул в воду и поплыл через речку, быстро-быстро перебирая лапками. Неожиданно навстречу высунулась зубастая пасть, и лемминг в тот же миг исчез в ней.

Влажная, испятнанная водоемами кочкарная равнина, медленно понижаясь, выманивала Раучуванку к океану. Чем ближе к нему, тем круче и протяженней становились извивы ее русла, а по обе стороны множились озера разной величины и формы. Течение почти замерло. Если бы не тропа, набитая кочующими взад-вперед оленогонами, найти проход в этой мешанине озер было бы сложно. Но даже на тропе такая сырость, что под полозьями порой проступает вода.

Часть озер уже задернилась травой, в которой таились, карауля жертву, полчища разномастных кровососов. Стоило приблизиться, как они набрасывались всей армадой.

Как ни странно, ближе к морю заболоченность стала уменьшаться. Появились плоские холмы, покрытые разнотравьем. В куртинках тальника кормилось множество куропаток.

Спускаясь в очередное удолье[87], вспугнули семью журавлей. Птицы побежали, часто взмахивая сильными крыльями, а взлетев, потянули над тундрой, оглашая воздух печальными, трубными криками. Чем выше поднимались они, тем размереннее становились взмахи, а полет приобретал величавость и мощь. Корней, любуясь птицами, провожал их взглядом, пока они не скрылись.

Наконец ветер принес долгожданный йодистый запах. Запах океана! Вон и сам он! Маслянистая вода отсвечивает тусклым свинцом. Холодный влажный сиверко доносит мерный рокот прибоя.

Перевалив намытые штормами галечные гряды, упряжка оказалась на берегу подковообразной бухты, заваленной обломками льдин. Неутомимые волны с шипением лизали их.

Слева громоздились скалы. Где-то за ними должно быть устье Раучуванки. Справа, метрах в двухстах, чернел вклинившийся в море мыс, облепленный бесчисленными птичьими гнездами. Прибойная волна с яростью набрасывалась на него и разлеталась веером соленых брызг, а море уже подгоняло следующую. Шла извечная борьба двух непримиримых стихий: воды и земной тверди. Судя по тому, что подножие мыса завалено камнями разных размеров, море в этой схватке побеждало. Пройдут столетия, и эти обломки тоже измельчатся в песок.

Над бухтой деловито носились красноносые, с виду неуклюжие тупики, острокрылые чайки, черноголовые кайры. Вся эта пернатая рать гнездилась на уступах и расселинах мыса. Корней, возбужденный их радостным галдежом, раскинул руки и, подражая берущей разбег чайке, побежал по влажному песку. Ему наконец нестерпимо захотелось окунуться в соленый океан, дабы сродниться с ним.

Раздевшись, отстегнул протез и на четвереньках «зашел» в ледяную воду. Удивительно! Она держала его! Ласково обняв, покачивала на руках-волнах. «Океан принял меня!» – возликовал переполненный эмоциями скитник. Выйдя из солоноватой купели, достал из мешка с зимней одеждой меховую рукавицу и докрасна растер ею тело. Одевшись, направился к устью Раучуванки: зимушка должна быть где-то там.

Обходя скалистый гребень, услышал басовитое мычание вперемешку с повизгиванием и храпом. Поднявшись на каменную гряду, увидел лежбище, устланное телами огромных лоснящихся зверей. Они напоминали гигантских слизняков, тесно лежащих в самых немыслимых позах. По длинным и острым клыкам-бивням[88], свисающим с круглых голов, украшенных щетиной жестких волос, Корней догадался – моржи. Самцы лежали отдельно от самок. Среди них выделялся исполин шоколадного цвета. Его морщинистая шея, загривок и грудь сплошь в бугристых наростах, а клыки такие большие и тяжелые, что он не мог долго держать голову на весу – то и дело упирался ими в песок. Из его розовой, широко раскрытой пасти временами несся раскатистый рев.

Между моржих ползали светло-серые новорожденные малыши и коричневые годовалые моржата. Если на пути моржат попадалось какое-то препятствие, кто-нибудь из взрослых непременно помогал преодолеть его. Звуки, издаваемые молодняком, напоминали визг свиней и беканье оленят.

Животные, учуяв человека, беспокойно водили усатыми мордами из стороны в сторону. Чтобы не тревожить их, Корней спустился и дальше старался идти так, чтобы его не было видно моржам.

Избушка стояла на открытом всем ветрам бугре, метрах в сорока от речки, но для ночевки она не была пригодна – в ней уже обвалился потолок. Горы наносного плавника подтверждали: люди здесь последние годы не появлялись.

Расстроенный скитник вернулся к упряжке. Накормив собак, поставил палатку. Попив чая, поднялся на мыс, чтобы оглядеться. На полпути, метрах в сорока от него, промчался песец, преследуемый кайрами. Видимо, пытался полакомиться неоперившимися птенцами.

Колония полярных чаек при появлении Корнея устроила невообразимый галдеж. В их криках помимо готовности защищать гнездо, слышалось и предупреждение птенцам.

Время от времени какая-нибудь мамаша подлетала и, издав истеричный вопль, возвращалась к гнезду, чтобы согнать кровососов, уже облепивших выводок. Мошка старалась сесть на самое уязвимое место – нежную кожицу, обрамляющую глаза.

Птенцов гусей и журавлей спасал плотный пуховой ворс, покрывающий глазницы. А вот птенцам других пернатых комары и мошка досаждали сильно. Рождаясь голыми и слепыми, они были совершенно беззащитны перед этими безжалостными вампирами. Крохотная мошка умудрялась проникать даже к птенцам, спрятавшимся под мамашами.

Полярные чайки обзаводятся потомством раньше других. Их птенцы уже обросли густым пухом и достигли размеров матери, только были еще неуклюжи. Получив порцию пищи, жадно заглатывали ее и, чтобы освободить кишечник для следующей кормежки, пятясь задом к краю гнезда, выстреливали струйку помета.

Побережье с мыса просматривалось далеко. В соседней бухте разглядел тушу выброшенного на берег моржа. Вокруг нее деловито копошились то ли песцы, то ли лисы. Дальше одна бухта сменялась другой, и все они были обрамлены скалами.

«По берегу ехать не стоит. Лучше по тундре, в некотором удалении», – понял Корней.

На море появился и пополз к побережью бугристый вал тумана. Скитник заторопился вниз. Туман оказался до того густым, что