Хождение к Студеному морю - Камиль Фарухшинович Зиганшин

одежда быстро пропиталась влагой. В этом молоке все приобретало необычные формы и размеры. Отдельные камни представлялись скалами, изогнутый сук – бивнем мамонта.

Птицы угомонились и затаились в гнездах. Тишину нарушало лишь глухое ворчание льда, выталкиваемого приливом на берег.

Утро. Море по-прежнему в тумане. Сквозь него едва проступают лишь ближние недотаявшие льдины. А метрах в двухстах от берега тумана нет. Временами он пытается выползти в тундру, но тут же пугливо отступает. Выехав из «молока», Корней погнал собак по мшистой тропе к Чаунской губе.

Вдруг собаки напряглись и сбавили скорость. В чем дело? На тропе появились отпечатки громадных лап и парящие лепешки медвежьего помета. Вскоре показались и сами медведи. Они направлялись к морю. Заслышав лай собак, идущий последним оглянулся. Решив, что упряжка не представляет для них угрозы, продолжил путь. А скитник наконец-то смог хорошенько разглядеть их.

«Почему этих громил называют медведями? – недоумевал он. – Голова и шея гораздо длиннее, плечи покатые, шерсть почти белая, туловище вытянутое. Мало что общего с бурым?»

Ближе к вечеру впереди замаячили кресты. Корней обрадовался: «Похоже, погост. Судя по узким шалашикам сверху, старообрядческий».

Проехав еще немного, увидел на пригорке приземистую избу. Рядом беленькая, щелястая будочка на четырех стойках и радиомачта – метеостанция. На лесенке, засунув голову в эту будочку, стоял человек. Услышав собак, он выглянул. Увидев подъезжающую упряжку, спрыгнул и замахал руками.

Человек оказался молодым парнем в очках, с нежным пушком на верхней губе. Было заметно, что он очень истосковался по людям.

– Меня Яшей зовут. Я тут один. Напарника санрейсом эвакуировали – аппендицит лопнул, – торопливо, словно боясь, что Корней не дослушает и уедет, докладывал он. – Ничего – справляюсь. Нас вообще-то четверо должно работать, но людей пока нет. Зато за совмещение доплату получаю. Мне здесь нравится. Дом хоть и старый, теплый, дров немного надо. Охочусь, рыбачу понемногу, – тараторил он. – Как здорово, что вы пришли именно сегодня. У меня такая вкусная уха получилась! Пойдемте, пойдемте попробуйте!

Он схватил Корнея за рукав и потянул в избу.

Свет из окна освещал сколоченный из толстых плах стол и стоящую на нем радиостанцию: серый металлический ящик с ручками и стрелками приборов. Такой же был в радиорубке у Василия на «Арктике». С его помощью специальным ключом передают на большие расстояния особые сигналы, которые на другом конце преобразуют в слова.

– Вы раздевайтесь, мойте руки. Вон там, за занавеской. А мне сводку срочно отстучать нужно.

У печки еще один стол и полка. На ней чисто вымытые алюминиевые миски, эмалированные кружки, пачки галет, чая, мешочек с комковым сахаром. На стене барометр, часы. Рядом портреты бородатых, уже знакомых Корнею по пароходу людей и вырезанная, видимо, из журнала, белокурая красавица. На другой стене, над кроватями, полки с книгами. Среди них бросились в глаза четыре старинные в кожаных, тисненых почерневшей позолотой переплетах.

Корней обомлел:

– Яша, откуда это у тебя?

– На чердаке нашел, там много всяких. Эти больно красивые.

Скитник осторожно взял в руки ту, что с медными застежками. Это был сборник духовных стихов на старославянском, с крюковой нотацией для правильного запева. Полистав, прочел вслух стих о горе Афон.

– Вы так хорошо старославянский знаете! – удивился Яша.

– С малых лет обучен.

Между страниц выглядывала закладка – пожелтевший газетный листок. Это был Манифест Николая II о веротерпимости и Именной Высочайший Указ Правительствующему Сенату от 12 декабря 1904 года, узаконивший в правах старообрядчество.

– Ой! Вы же голодны. Зазвал на уху, а сам стою рот открыв.

Когда сели за стол, Корней поинтересовался:

– Яша, тут рядом погост. А сама деревня где?

– За ручьем. Неужели не видели? Только она нежилая. Все еще до войны на Аляску сбежали. Один-единственный старик живет, да и тот с прибабахом. Вредный, нелюдимый… Приходил недавно. Попросил, если дыма из трубы два дня не будет, прийти похоронить. Домовину, говорит, приготовил.

– Мне бы с ним встретиться. Как его найти?

– Да вы ешьте, ешьте! Поедим, покажу…

Выйдя, свернули за угол дома. Внизу вытянулись вдоль берега два ряда темно-серых двускатных крыш с крытыми дворами и поветями.

– Видите, справа дымок вьется? Это из его трубы. Только сомневаюсь, что он откроет. Через забор разговаривает. Даже во двор не пускает.

– Меня, думаю, пустит.

Переночевав у Яши, Корней поехал к старику. Накрапывал мелкий дождь. Брошенные дома уныло чернели сырыми стенами и закрытыми ставнями. Тесовые крыши уже позеленели от мха. Немым укором торчала часовенка. На заросшей улице натоптана тропка в сторону моря – единственный намек на присутствие человека. Она-то и привела к избе старика. Та была внушительных размеров. На фасаде четыре наглухо закрытых ставнями окна, обрамленных резными наличниками со следами голубой краски.

Постучал кованым кольцом в массивные шатровые ворота с калиткой. Тишина. Еще раз – посильней. Послышались шаги. Что-то скрипнуло. Раздался кашель, затем простуженный голос просипел:

– Кого Господь дарует?

– Брат по вере с Алдана.

Громыхнул засов, калитка, скрипя петлями, приоткрылась. В щели показалось благообразное