Кристальный пик - Анастасия Гор

к каждому сосуду крепилась похожая на брошь пластина из кованого металла с описанием: «Солнечное пламя» — облепиха и белый виноград; «Слезы брошенной невесты» — гранат со сливой и черемухой; « Полуденная смерть» — груша, горькая полынь и лимонная мелисса.

Последняя бутыль, несмотря на свое мрачное название, выглядела безобидно, наполненная весенне-желтым содержимым, которое слегка пузырилось у самого горлышка, будто успело забродить. Стоило мне задержать на нем взгляд, как Госпожа сказала:

— В последний раз мы пили его, когда праздновали победу над королевой Керидвен с этим ее дурацким посохом Вечных Зим. Неси сюда!

Я кивнула и, привстав на носочки, осторожно сняла бутыль с верхней полки двумя руками.

Последнее время мы с Солярисом только и делали, что шли куда-то. Шли, шли, снова шли… Этот поход казался нескончаемым, ведь сколько бы шагов мы ни делали к нашей цели, ровно на такое же количество эта цель снова отдалялась от нас. С каждым днем она становилась все более призрачной, неуловимой, словно флер от можжевелового масла на коже высокородных господ. И если сначала во мне копилось разочарование, отчаяние и ужас, что этому никогда не придет конец, то теперь единственное, что я чувствовала — это смирение. Потому я и села в кресло подле Волчьей Госпожи, когда Солярис по ее просьбе раздобыл нам медные кубки, откупорил когтем бутыль и наполнил их. Сам он пить наотрез отказался, но мне мешать не стал. Нуждающаяся в забвении, я осушила свой кубок даже раньше Кочевника, подорвавшегося к нашему столу еще при первом звоне бутылей. На вкус вино оказалось вовсе не таким горьким, как было сказано в описании. Скорее, оно было… сложным. Травянистое и раскрывающееся постепенно — все начиналось с разъедающей кислоты, а заканчивалось карамелью и сливками.

Ах, если бы у смерти и впрямь был такой вкус…

— Не пей много. Ты давно не ела, — предупредил меня Солярис с застеленного пледом подоконника, и забавы ради я демонстративно сделала еще глоток под его раздраженное «Тц-ц!».

Уже через полчаса дом, чужой и беспорядочный, наполнился жизнью. Или же ожила я сама, быстро опьянев на голодный желудок, как и предупреждал Сол. Поблизости не нашлось постели, но зато обнаружился гамак из древесной коры, подвешенный у окна за ветви, торчащие прямо через стены. Я хотела забраться в него и уснуть мертвым сном, но уступила Тесее, которая, сиганув в гамак с разбега, тут же засмеялась и, покачиваясь, раскинула руки, как крылья, пока брат ее ворчал и все еще прибирал разгром. Солярис отправился на подмогу Мелихор, когда от печи, спрятанной за ширмой вместе с поставцом, потянуло гарью. Она утрамбовала яблоки в чугунок, вспорола их когтями, проделав лунки, и насыпала туда такую щедрую горсть сахара, что тот, плавясь, вытек на дно формы и быстро закипел.

Периодически из-за ширмы выглядывала жемчужная макушка: Сол совал голову в печку, чтобы проверить яблоки или сдобрить их перетертыми в ступе специями, а затем выныривал обратно и потягивался, разминая спину. Это невольно напомнило мне, как я училась готовить для него черничные тарталетки и как он вздыхал, когда я приносила сырое тесто, которое ему приходилось самостоятельно допекать на кухне. Все часы, что мы проводили вместе, были полны улыбок и веселья. Минуло много лет, но я до сих пор была признательна Солярису за свое детство — лишь благодаря ему и Матти оно полнилось чем-то еще, помимо одиночества, горевших крестьян и крови. Как же мне хотелось отплатить им обоим тем же…

Горький жженый запах сменился сладкой карамелью. Точно так же моя нежность сменилась тоской, а гнев Волчьей Госпожи — милостью. Она сидела, молча потягивая вино из своего кубка, прямо через маску, в которой, очевидно, прятались тонкие прорези на уровне рта — иначе как она умудрялась пить, не роняя при этом ни капли на одежду? К тому времени огонь в камине уже согрел дом, и теперь ее выделанный плащ висел на спинке кресла. Хангерок под ним оказался даже проще, чем я думала, — старый, с холщовыми шнурками и явно видавший лучшие дни, но чистый, без единого пятнышка.

Госпожа отставила кубок на подлокотник кресла и вдруг поманила меня, сидящую рядом, пальцем.

— Насквозь вижу, — сказала она. — Попросить о чем-то хочешь. Еще там, в лесу, хотела. Говори, пока я готова слушать.

— Госпожа. — Я тихонько подобралась к ней, косясь на ширму, за которой Солярис спорил с сестрой о том, будет ли вкуснее, если посыпать яблоки в довесок еще и солью. Только в такой момент, пока Сол не слышит, да еще и одурманенная вином, я и могла решиться на заветную просьбу: — Хоть вы и говорите, что вы не божество, но все-таки лишь вам под силу сейд чужой своим сейдом разбивать. Есть одно проклятие…

— Ах, так вот оно что! Помощь тебе моя надобна. Что же, такого рода просьбы не новы для меня. Вот только безвозмездно они не выполняются…

— Что вы хотите взамен? — тут же спросила я без обиняков.

— Ничего такого, о чем бы ты стала жалеть, — сказала Госпожа то же самое, что сказала однажды Хагалаз, соглашаясь снять с Соляриса ошейник. Очевидно, это было негласным принципом сейда. Жаль, что другие вёльвы следовали ему не часто. — Вот откроет тебе Совиный Принц свои секреты, за коими ты пришла сюда, вот победишь эту хмарь ненасытную, вытащишь тем самым Кроличью Невесту из бездны у него внутри, исполнишь божественную волю, вот тогда и поговорим. Будет тебе это наградой. Исполню любую твою просьбу, будь то хоть снятие проклятия, хоть жизнь небесная, хоть корона из аметистовых цветов. Договорились?

Я откинулась на спинку кресла, обдумывая условия Госпожи. В них не было ничего, что я бы и так не собиралась сделать, а значит…

— Договорились. Вот только не мне эта награда нужна, — призналась я шепотом. — Не меня проклятие тяготит. Другого.

Госпожа посмотрела на меня с интересом, и взгляд этот не смогла скрыть даже резьба ее золотой маски. Затем запрокинула назад голову, развела в стороны усталые плечи и сказала так, будто я уже посвятила ее в суть и она знает все и обо всем:

— Разве? По-моему, это ты ко мне с просьбой обратилась, а не он. Но раз, говоришь, не твоя награда… Хорошо, я приду к нему, когда время настанет. Если оно настанет.

Радость зажглась в груди зыбкой, дрожащей искрой, и я шумно выдохнула,