Однажды в России - Константин Столяров

Ни для кого не секрет, что Виктор Вороновский и Евгений Скворцов не разлей вода. Между тем, как ни грустно в этом признаться, Добрынин, знавший обоих без малого двадцать лет, по сей день не выяснил, кто в тандеме ведущий, а кто ведомый. По занимаемому положению генерал-лейтенант Скворцов неизмеримо выше юрисконсульта Вороновского, однако характер взаимоотношений старых друзей зачастую свидетельствовал об обратном. А как поймешь, в чем корень, если они оба находятся под покровом Лубянки и Старой площади?

В пятницу, 25 августа, Добрынин купил билет на ночной экспресс "Красная стрела" и съездил в редакцию журнала "Закон и совесть" за командировочными документами. Этот журнал был органом Министерства юстиции, а в состав его редколлегии входили либо первые, либо вторые лица ведущих правоохранительных структур страны, вследствие чего выданное там редакционное поручение открывало двери судов значительно надежнее, чем удостоверение члена Союза писателей. А вечером, привычно собираясь в дорогу, он положил в кейс бутылку коньяка "Энисели", чтобы не являться в Комарово с пустыми руками.

- Арик, на кого ты похож? - огорченно произнес Вороновский, когда Добрынин, пошатываясь, с потугами выпростался из гостевой "волги", посланной за ним к Московскому вокзалу. - Где же ты набрался с утра пораньше?

- Старик, видит Бог, не хотел, - тяжко отдуваясь, покаялся Добрынин. - В "Стреле", черт его дери, нарвался на знакомого кинодраматурга... Крепкий, сволочь! Приняли мы по килограмму "Столичной", потом откуда-то взялся портвейн "Три семерки", а после Малой Вишеры втемяшилось мне в голову, что не грех залить эту бурду коньячком... Са-амую малость... Витя, солнце, дай я тебя расцелую!

С ног до головы одетый в джинсовую "варенку", бородатый, с налитыми кровью глазами, Добрынин по-медвежьи распахнул объятия, но попытка сближения оказалась тщетной - железная рука Вороновского удержала его на дистанции.

- Собачка! - умилился Добрынин, за неимением лучшего обнимаясь с эрдельтерьером. - Родная!.. Я всегда говорил, что собаки - самые душевные люди! Познакомимся? Меня зовут Аристарх, а тебя как? Кабысдох?

Требовались экстренные меры для оздоровления подгулявшего гостя, что и было выполнено Вороновским, при содействии Алексея Алексеевича, с тактом и знанием дела. Для начала Добрынина два часа продержали в сауне, затем накормили раками с баночным пивом "Хольстен" и уложили в гамак, где он проспал до вечера, оглашая окрестности заливистым храпом, а затемно разбудили, чтобы влить в него котелок щавелевых щей. Утром, трезвый как стеклышко, Добрынин съел две тарелки геркулесовой каши, принес извинения и заверил Вороновского, что готов к труду и обороне.

Зная, что Добрынин привык самостоятельно докапываться до истины, Вороновский вручил ему досье Тизенгауза, сопроводив сдержанным комментарием. Вот позиция обвинения, вот линия защиты, а дальше, милости прошу, делай все что заблагорассудится. Гостевая "волга" с водителем закрепляется за Добрыниным до конца командировки, а если возникнут какие-то неясности, то он, Вороновский, прольет на них свет в меру своего разумения.

В воскресенье Добрынин знакомился с досье, беспрестанно костеря себя в пух и прах. Дело Тизенгауза близко не лежало к тому, чем он всерьез интересовался в последнее время, но, с другой стороны, отступать было некуда - если он откажется писать об осужденном ни за понюх табаку коллекционере, Вороновский затаит обиду. Дернул же его черт мешать портвейн с водкой и коньяком!

В понедельник Добрынин ни свет ни заря отправился в Ленинград, так и не решив, браться за журналистское расследование или с позором возвратиться в Москву. Ссориться с Вороновским ему не захотелось, поэтому он скрепя сердце буркнул водителю адрес Тизенгауза.

Часа три, изредка перемежая исповедь Тизенгауза уточняющими вопросами, Добрынин с кислым видом слушал историю его мытарств, после чего осведомился, где он сейчас работает. Нигде, объяснил Тизенгауз, так как работа эксперта ему отныне заказана, к музеям и к другим искусствоведческим учреждениям его не подпускают на пушечный выстрел, а в районном бюро по трудоустройству он получил лишь одно конкретное предложение - пойти на завод учеником токаря. На что же он в таком случае существует? На шестирублевые гонорары за чтение лекций в обществе "Знание", а также на выручку от реализации морских раковин, которые он тайком от жены продает возле станции метро "Академическая" по семь-восемь рублей за штуку; Виктор Александрович Вороновский был так добр, что ссудил ему две тысячи рублей, но эти деньги - целевые, предназначенные для оплаты адвоката, тратить их на еду он не имеет права.

- Из ваших слов я понял, что вы завещали коллекции государству, - с плохо скрытой неприязнью проворчал Добрынин. - А что вам мешало хотя бы часть подарить при жизни?

- Ничего не мешало. В 1980 году, когда отмечалось 250-летие Ленинградского горного института, я подарил тамошнему музею образцы редких янтарей. А раньше подобные подарки получили геологические музеи в Свердловске и Иркутске, музей Московского университета, Рижский музей природы, постоянная выставка Литовского художественного фонда...

И еще - лет десять назад Минвнешторг СССР по заявке таможни приобрел 80 комплектов швейцарских приборов "Блескометр", предназначенных для атрибуции драгоценных и полудрагоценных камней. Но, как это случалось множество раз, кто-то из бюрократов решил сэкономить дефицитную валюту и не закупил входивших в комплект эталонных образцов, что обрекало все "Блескометры" на бездействие. Словом, дорогие приборы без толку пылились до тех пор, пока Тизенгауз безвозмездно не изготовил наборы эталонных образцов по 50 камней в каждом и не передал их киевским, одесским, адлерским, выборгским и ленинградским таможенникам.

- Во сколько обошелся каждый комплект? - оживился Добрынин, невольно проникаясь симпатией к чудаковатому коллекционеру.

- Я не считал. Если заказывать в ювелирной мастерской, за один набор взяли бы от двух до двух с половиной тысяч.

- Значит, вы одним махом подарили нашему могучему государству больше десяти тысяч?

- Подарил.

- Хорошо. Допустим, что я соглашусь выступить в вашу защиту. Но, сами понимаете, у меня должен быть стимул, побудительный мотив, достаточно веская причина, чтобы заняться вашей реабилитацией.

- Сколько вы хотите за очерк? - тихо спросил Тизенгауз.

Добрынин расхохотался, платком вытирая выступившие слезы.

- Андрей Святославович, не могу... Ей-Богу, вы чудак из чудаков!.. Да я бы не взял с вас денег, даже если бы они у вас были... Вопрос в том, чтобы меня поняли читатели.

- Что от меня надо?

- Вы упирали на то, что ваши коллекции - национальное достояние. А коли так не на словах, а на деле, вы готовы после реабилитации что-то передать государству?

- Это обязательно?

- Желательно.

- Янтарь, - подумав, ответил Тизенгауз.

- Вот это разговор! Какова денежная оценка янтаря?

- Как я уже говорил, ученые мужи из Государственного музея этнографии народов СССР оценили 200 скульптур в 670 рублей, хотя...

- Да забудьте вы о них!

- Легко сказать... - Тизенгауз откашлялся и закурил. - Аристарх Иванович, янтарь очень труден в работе. Чтобы изготовить 200 скульптур, потребовалось бы не менее четверти тонны янтаря, что даже по их ублюдочной оценке вылилось бы в сумму свыше 200 тысяч рублей. А ведь это не мертвые камни, а произведения искусства!

- Кто спорит?

- Филадельфийский магнат мистер Максвелл увидел скульптуры на выставке янтаря в Елагином дворце и предложил за них полтора миллиона долларов, в ответ на что я сказал, что не торгую национальным достоянием и не могу...

- Да, вот еще что! - воскликнул Добрынин, утомленный многословием Тизенгауза. - Пропавшие драгоценные камни, как я понял, перешли к вам по наследству, а янтарь вы собрали сами. Так?

- В основном, - поправил Тизенгауз.

- Как же вам это удалось при вашей зарплате? Ей-Богу, я верю вам, Андрей Святославович, но читатели...

- Сорок лет назад, когда я еще мальчишкой ездил с отцом в Прибалтику, за полное ведро янтаря просили три рубля, - с грустной улыбкой пояснил Тизенгауз. - Не удивляйтесь, в Литве и в Калининградской области янтарем топили печи. До последнего времени янтарь использовался и для промышленного изготовления специального лака, которым покрывают железнодорожные вагоны для пассажирских перевозок.

- Да ну?! - Кустистые брови Добрынина поползли вверх.

- Да-да, - подтвердил Тизенгауз. - Янтарь намывают гидромониторами и практически без сортировки пускают в дело, хотя под наружной коркой может скрываться поразительная гамма оттенков или, например, редкое насекомое, попавшее внутрь несколько миллионов лет назад. А как у нас относятся к художникам, работающим с янтарем? Европа и Америка давно признали их выдающееся мастерство, а Союз художников СССР и по сей день числит в ремесленниках Эрнста Лиса, Аркадия Кленова, Надежду Гракову, Феликса Пакутинскаса...