<4D6963726F736F667420576F7264202D20D4E8EDCFEEF0F2C0F0F2F3F02DD2EEEAE8EE2E646F63> - Admin

наконец пожар стал быстро утихать, и я подрал вниз, так как получил приказание запустить

турбины, для откачивания воды из носового отсека.

В это же время на баке старались под руководством старшего офицера завести пластырь

на пробоины в носовом отделении, опустившиеся ниже уровня воды от сильного дифферента.

Пластырь мало помогал, так как ему мешали шест противоминных сетей и само сетевое

заграждение. Сначала я пустил две турбины, но вскоре трюмный механик просил пустить

третью и четвертую. Пришлось это сделать, несмотря на то, что динамо-машины оказались

сильно перегруженными. Надеясь больше всего на кормовую динамо-машину, поставленную

перед нашим уходом в плавание Балтайским заводом, на котором она раньше работала на

электрической станции. Я наиболее перегрузил ее - вместо 640-а ампер на 1100, а остальные 3

вместо 320-и - на 400. С этого момента почти до самого окончания боя, я находился при

турбинах и динамо-машинах, переходя от одной к другой и наблюдая их работу. Работали они

отлично, без всякого нагревания до следующего дня. И тем нас, безусловно, спасли.

Ходя по палубам, я забежал на минуту в свою каюту за папиросами, которых, увы, не

нашел, так как от моей каюты и соседней с нею остались одни ошметки и громадная дыра в

борту. Чувствуя все-таки желание курить, я забежал в каюту командира, где бесцеремонно и

набил свой портсигар. Его каюта была цела, но адмиральский салон был исковеркан: стол

разбит, в левом борту дыра такая, что тройка влезет; 47-мм орудие этого борта лежало у

стенки правого, вместе с двумя бесформенными трупами комендоров, из которых один

представлял из себя почти скелет, а другой был разрезан пополам.

Временами сверху приходили различные и противоречивые известия, так как бой

сместился, наш отряд в нем участия не принимал, и ничего было не видно толком. Похоже

около того времени прибилась к нам подбитая в корму и изрядно осевшая в воду «Победа»,

она не могла угнаться за двумя другими «пересветами», которые быстро от нас отрывались…

Внизу было неважно: носовой отсек на батарейной палубе был залит до главной носовой

переборки, которая пучилась и пропускала в швах; носовые погреба на метр залились водой,

но оттуда ее успевали откачивать. Переборку укрепляли, чем могли, ставя подпоры. Вода

текла уже по жилой палубе, просачиваясь через переборку. Трюмный, гидравлический и

минный механики и старший офицер старались укреплять ее: тащили еще бревна, плотники

здесь же делали клинья, шла спешная и лихорадочная работа.

Пожар батареи через час полтора после начала прекратился совершенно. Вероятно сам

по себе, так как больше было нечему уже гореть. На палубе валялись выгоревшие патроны и

пустые гильзы, стенки и борта были черны; на них и с подволока свисали в виде каких-то

обрывков проволок обгоревшие провода. Шестидюймовые пушки совершенно черные

угрюмо молчали, и около них хлопотали обгоревший плутонговый командир лейтенант Буш и

мичман Блинов с несколькими комендорами. Семена Федоровича явно лихорадило, поскольку

ожоги у него на лице, шее и руках были весьма обширны, однако никакие уговоры уйти вниз

не действовали. Противоожеговую мазь и бинты наложили ему тут же, сами комендоры.

Благо индивидуальные пакеты и аптечки были под рукой - опыт «Рюрика» у Кадзимы был

учтен. Но выглядел он сейчас в белой чалме и с бинтами на руках весьма импозантно.

Артиллерийские офицеры и их подчиненные старались силой расходить ручные

подъемные и поворотные механизмы, что пока им не удавалось, так как медные погоны от

жары покоробились и местами оплавились. От сильного напряжения в течение нескольких

часов я приобвык и стал мало чувствителен к окружающей обстановке, так что несколько

обгоревших до костей трупов в батарее не производили почти никакого впечатления, и я

спокойно спотыкался и наступал на них. Затем я опять вернулся вниз к своим турбинам и

динамо-машинам.

В офицерских отделениях лежали раненые, человек 40, стонали, и около них хлопотали

добровольцы из команды, под руководством подшкипера, который самостоятельно принял

как бы роль выбывших из строя докторов. Оба доктора лежали рядом и, хотя и пришли в

сознание, но были пока так слабы, что не могли двигаться. В почти таком же положении

находился лейтенант Овандер, около него хлопотал какой-то сердобольный телеграфист.

Поговорив с Эдуардом Эдуардовичем и перебросившись несколькими словами с докторами и

с некоторыми ранеными из команды, чтобы их ободрить чем-нибудь, я сообщил, что бой пока

кончился, все в порядке, и мы идем в Порт-Артур хорошим ходом - небольшая ложь, но мне

хотелось сделать что-нибудь приятное им, так как жалко было смотреть на сморщенные,

покрытые желтой пылью пикриновой кислоты лица.

Потом я зашел в кормовое подбашенное отделение 12" орудий, где застал прислугу

подачи в столь же спокойном настроении, как и их командира башни - лейтенанта Владимира

Ивановича Залесского. Они деловито производили подачу, причем старый запасной

квартирмейстер хриплым монотонным голосом обещал кому-то "побить рожу", если он будет

еще трусить. Мне так было приятно присесть на несколько минут около этих спокойных

людей и переброситься с ними несколькими словами.

Вскоре стало очевидным, что удалось, наконец, нашим трюмным не только взять

затопления под контроль, но и начать понемногу откачиваться. Нос наш даже несколько

приподнялся: старший офицер Ивков сказал, что пластырь, кажется, прилег удачно, после

того, как удалось срубить мешавший сетевой выстрел.

Потом была сыграна минная атака, и я выбежал наверх. Но оказалось зря, японские

крейсеры и миноносцы обгоняли нас справа и далеко впереди, причем совсем не выказывали

намеренья нападать. В виду у нас пока еще был и транспортный караван, а с ним три наших

крейсера. Они, по-видимому, только что бились с японцами, «Мономах» здорово горел. Но

при виде наших броненосцев враг немедленно ретировался. Что положительную роль сыграло

в душевном настрое команды. Затем мы от транспортов отошли дальше в море. Крейсера же

остались с ними. Потом, следуя приказу адмирала, «Сисой» и все наши броненосцы

повернули «вдруг» на северо-восток, там слышались выстрелы наших и неприятельских

пушек. Мы, как могли, спешили туда. И, как показала жизнь, поспели как раз вовремя.

Вскоре окрылись по курсу слева идущие нам на встречу четыре корабля с «Громобоем»

во главе, а затем и японцы, всем флотом гнавшиеся за ними, и уже поджегшие шедшего у

наших в конце «Ослябю». Адмирал наш тут же начал забирать вправо, но дальнейшего хода

сражения я себе точно представить потом не смог, так как практически все его время носился

по низам: от динамо к турбинам и обратно, потом всеми, кого смогли собрать, крепили щит у

пробоины в корме, потом снова аврал в носу, где от близких разрывов и сотрясения

броненосца, когда нам били по верхним частям, пластырь сдал, и течь достигла размеров

критических, в результате чего вода до половины затопила носовой погреб.

Наверху раза три или четыре кричали «Ура», пробегавший за чем-то в свою каюту

лейтенант Апостоли, запыхавшись, крикнул нам, что подходит Макаров, и что славный

«Новик» только что подорвал «Микасу» минами! Тут мы все тоже как безумные кричали

«Ура», и, похоже, даже силы наши прибавились. Первой мыслью было бежать наверх,

посмотреть. Но я не мог бросить своих людей занятых важной и неотложной работой.

Когда я уже был снова в носу, Георгий Авенирович, наш старший офицер, пришедший

посмотреть за нашими делами, принес новые радостные известия. И с ними и горькое.

Радостные – что тонут или даже потонули уже три больших корабля у японцев. А горькое –

что на его глазах погиб наш красавец «Баян», а до этого взорвался и «Витязь». Но как же всем

нам хотелось верить, что если Макаров с лучшими и не поврежденными кораблями успел нам

на выручку, японцы, в конце концов, не выдержат! Поэтому даже это печальное известие не

сломило бравого настроя команды. И воду постепенно из погреба удалось вновь откачать. Не

всю, но почти до прежнего уровня.

Ход наш был во время этого боя до 10-и узлов, затем мы его снизили, по словам

старшего офицера, узлов до восьми, или менее, поэтому никакой решающей роли в бою уже

не имели. Да и по нам почти не стреляли. Вскоре пушки замолчали совсем. Когда сражение