Мой брат Наполеон - Фрэнк Кеньон

— Он был не в состоянии ясно мыслить ни до сражения, ни во время развернувшейся схватки, — закончил Жером.

После Ватерлоо окончательно сбитый с толку Мюрат снова ударился в бега и укрылся на Корсике — этой твердыне бонапартизма. Я же попыталась организовать сопротивление в Неаполе, поскольку австрийские войска неуклонно продвигались по моему королевству. Моему королевству! Принадлежавшему теперь только мне, но лежащему в руинах. Мой государственный совет распался; члены французской фракции бежали, итальянская фракция относилась ко мне с пренебрежением, давая понять: чем скорее я покину их любимый Неаполь, тем лучше. Не оставляя надежды организовать отпор, я скакала на коне по городским улицам в форме неаполитанской национальной гвардии, но на народ это не производило никакого впечатления. Мне вслед улюлюкали и свистели даже простые рыбаки, когда-то приглашавшие Мюрата к своему домашнему огню. Британские военные корабли вновь стояли в заливе; враги, но не Бурбонов, а Бонапартов. Не оставалось ничего другого, как капитулировать. Я отреклась от престола и сдалась на милость английского командования, но — хочу особо подчеркнуть — с достоинством.

Свою судьбу я вверила британскому морскому офицеру капитану Кэмпбеллу, командиру военного корабля «Тримендас». Я не говорила по-английски, он не понимал ни французский язык, ни итальянский. Переводчиком служил мой четырнадцатилетний сын Ахилл, воспитанный английской гувернанткой. Для англичанина (мне кажется, он был все-таки шотландцем) капитан Кэмпбелл являл собою воплощение галантности. Он обращался со мной вежливо и почтительно, словно я все еще пребывала на троне, а когда узнал о заговоре с целью убить меня, то поставил вокруг дворца Казерта надежную охрану из английских военных моряков. Позднее, когда эрцгерцог Леопольд со своими австрийцами входили в главные ворота дворца, он вывел меня и детей через тайный ход и доставил на «Тримендас», где мы были в безопасности. С собой из дворца я не взяла ничего ценного, а только любимую однорогую корову. В тот момент мне представлялось самым важным обеспечить детей во время предстоявшего плавания свежим молоком.

Я и Ахилл стояли вместе с капитаном Кэмпбеллом на капитанском мостике, когда «Тримендас» покинул Неаполитанский залив. Мы двигались медленно: день был почти безветренный. Я помню яркое голубое небо и легкий дымок над вершиной Везувия. Меня глубоко тронуло распоряжение капитана Кэмпбелла произвести пушечный салют из двадцати одного залпа. Я поблагодарила его за оказанную мне последнюю честь, однако заметила на его лице смущение. Дело в том, что в заливе стоял еще один английский военный корабль, на борту которого находились слабоумный бурбонский король Фердинанд и его жена, приходившаяся бабушкой Марии-Луизе. Салют предназначался им.

— Прошу Ее Величество простить меня, — сказал Кэмпбелл моему сыну, — но я действую в соответствии с приказом.

Я спросила, намеревается ли он высадить нас где-нибудь во Франции, но он отрицательно покачал головой и сообщил, что адмирал распорядился доставить нас в любое место, кроме Франции. Выбор пал на Триест. Прибыв по назначению, галантный капитан сопроводил меня и мою небольшую свиту на берег и настолько расчувствовался (уж не влюбился ли он в меня?), что не мог выговорить ни слова. За свои старания и доброту ко мне позднее Кэмпбелл впал в немилость.

В Триесте мне предоставили австрийский почетный караул, но в действительности я была строго охраняемой пленницей. Меттерних боялся, что из морского порта я смогу легко сбежать — как видно, в то время меня считали важной заключенной, — и «предложил» мне приют в Австрии. В результате меня доставили в замок Хайнбург на окраине Вены в мрачном и подавленном настроении, как у настоящей пленницы, хотя таковой я не считалась. Там я приняла титул графини Лепоны. К моему нескрываемому удовольствию, прошли годы, прежде чем кто-то догадался, что слово «Лепона» образовано путем перестановки букв в «Неаполе».

А Мюрат? Я все еще находилась в замке Хайнбург, когда узнала о его последнем безрассудном поступке. Прочитала о нем в газете. В Неаполитанском королевстве наблюдались определенные волнения, особенно в Калабрии, где население выступило против оккупационных австрийских войск, оставленных для защиты короля Фердинанда. Мюрат неверно истолковал все эти признаки и переоценил свою популярность в Италии. Нет нужды говорить, что он по-прежнему мечтал об объединении Италии под скипетром короля Иоахима. Считал ли он себя вторым Наполеоном или нет, но со свойственной ему импульсивностью Мюрат решил высадиться на итальянской земле. Ему удалось набрать около трехсот корсиканцев-бонапартистов, но в плавание с ним отправились всего двадцать восемь человек. Оставаясь самим собой, Мюрат, приставший к берегу у далекой деревушки Пиццо, щеголял в одной из своих опереточных военных форм, богато украшенной драгоценными камнями. Вопреки ожиданиям, местная гражданская гвардия отбила нападение и взяла Мюрата в плен. Затем его передали австрийским властям, которые рекомендовали королю Фердинанду образовать комиссию и судить моего мужа по обвинению в государственной измене. Мюрата признали виновным и приговорили к расстрелу. Ему разрешили написать мне, и много позднее, когда все уже кончилось, я получила его письмо. Он писал:

«Не забывай меня. Я оставляю тебя и детей без королевства и без состояния среди многих врагов. Покажи, что ты способна подняться над несчастием. Помни, кто ты есть и кем была, и Бог благословит тебя. Не проклинай мою память…»

Ну что же, я никогда этого не делала. Я только проклинаю его безрассудство, как, впрочем, и свое собственное.

Мюрат держался мужественно и стойко, на груди мой портрет, который вдребезги разбили пули. Отказавшись от повязки на глаза, он сурово — по другим сведениям весело или высокомерно — обратился к выстроившимся перед ним неаполитанским солдатам:

— Солдаты, выполняйте свой долг! Цельтесь мне в сердце, но пощадите мое лицо. Огонь!

Они пощадили его прекрасное лицо.

Я нахожу странным то совпадение, что почти в тот же самый момент Наполеон, отправленный во вторую и последнюю ссылку, высадился на далеком острове Святой Елены. С тех пор я часто размышляла: кому из них больше повезло, Мюрату или Наполеону?

По крайней мере, у меня есть возможность завершить на более или менее радостной ноте. В тысяча восемьсот тридцать первом году, через шестнадцать лет после моего отречения и через десять лет после смерти Наполеона от рака желудка, мне в конце концов позволили путешествовать — с известными ограничениями — и поселиться во Флоренции. Моя отставка (отставка, но не ссылка!) имеет и свои приятные стороны. У меня немного денег в сравнении с огромными суммами, которые я раньше проматывала, но я не теряю надежды на пенсию, хотя и ничтожную, от французского правительства. У меня есть друзья, которые с удовольствием соблюдают этикет моего маленького «двора». И, наконец, у меня есть любовник, постоянный и заботливый компаньон. Вы, разумеется, понимаете, что я имею в виду под термином «заботливый». Речь идет о генерале Франческо Макдональде, кузене Этьена Макдональда, последнего военного министра Мюрата. Макдональды — потомки шотландских сторонников Стюартов, последовавших за королевской семьей, высланной во Францию. Ходят слухи, что после смерти Мюрата я вышла замуж за Франческо Макдональда, но это неправда. Мне достаточно одного замужества. Предпочитаю постоянного любовника властолюбивому супругу. Вы можете сказать, что женщина, которой исполнился пятьдесят один год, слишком стара для шалостей с любовником. В молодости я сама бы так подумала, ибо в юные годы считала неприличным для пожилых людей искать удовольствия в сексуальных отношениях. Как бы там ни было, я теперь придерживаюсь мнения, что темпераментная женщина — и уж, безусловно, женщина из клана Бонапартов — никогда не бывает слишком старой для этого.