Мой брат Наполеон - Фрэнк Кеньон

— Шаль испортит весь вид, — сказала она Гортензии. — Кроме того, шали уже вышли из моды.

В результате Жозефина схватила простуду, которая перешла в лихорадку, и, недолго проболев, Жозефина умерла. Согласно широко распространенному поверию, ее последние слова были: «Наполеон! Эльба!» Но Гортензия рассказывала по-другому. Последнее причастие совершил скромный священник, аббат Бертран. Данное обстоятельство заставило тяжело больную Жозефину приподняться на кровати и с возмущением произнести:

— Мог бы прийти по меньшей мере епископ. Готова поклясться, Бонапарт непременно настоял бы на присутствии Его Святейшества.

Будучи экстравагантной до конца, Жозефина умерла, оставив после себя долгов на три миллиона франков. Наполеон, должно быть, снисходительно улыбнулся, когда ему сообщили об обстоятельствах смерти Жозефины и, несомненно, всплакнул о ней, Во время своей второй и последней ссылки он как-то сказал:

— Жозефина была самой лучшей женщиной Франции.

И уж конечно самой неисправимой. И хотя я часто ее ненавидела, я всегда восхищалась силой ее духа и до сих пор бережно храню память о ней.

Думая о Жозефине, я невольно вспоминаю и вторую жену Наполеона, австрийскую телку. Она сохранила верность ему и после отречения, однако уже разрабатывался план, призванный отвлечь ее от этой привязанности и повернуть мысли и желания в другом направлении. И очень чувственная Мария-Луиза, скучавшая по мужчине, послушно уступила. Не так давно, надежно устроившись на пенсии (я отказалась называть это ссылкой), я описала эту любовную интрижку в виде рассказа с якобы вымышленным сюжетом, однако я готова поклясться чем угодно, что изложенная мною версия во многом правдива. Ведь я достаточно хорошо знала Марию-Луизу, чтобы ясно представить себе ее слова и поступки в конкретной ситуации. Не был для меня совершенно незнакомым и Нейперг, писавший мне конфиденциально после окончания интересующих нас событий, С удовольствием воспроизвожу здесь известные мне факты, возможно, кое-где их немного приукрасив.

В один прекрасный день состоялся разговор с глазу на глаз австрийского императора Франца и его эрцканцлера князя Меттерниха. Это случилось еще до их возвращения из Парижа в Вену. Начал Франц, заметивший, что Эльба слишком близка к Франции и что Наполеона следовало сослать на какой-нибудь более отдаленный и труднодоступный остров. Меттерних согласился.

— В данный момент я думаю главным образом о моей дочери, — добавил Франц. — Боюсь, она может поступить неумно, пытаясь воссоединиться с мужем. Если бы можно было как-то разрушить сохранившуюся у нее бессмысленную любовь к Наполеону Бонапарту.

— Сделать кое-что можно и должно, — усмехнулся Меттерних, — если только Ваше Величество позволит мне действовать по моему усмотрению.

— Мне кажется, я вас понимаю, — широко улыбнулся Франц. — У вас есть конкретный человек на примете?

— Граф Адам фон Нейперг.

На лице Франца появилось выражение изумления и сомнения.

— Но ведь Нейперг очень безобразен и в довершение — кривой.

— Именно это обстоятельство, Ваше Величество, во многом предопределило мой выбор. Он носит черную повязку, что придает ему лихой вид… в глазах женщин. На его счету много любовных побед, включая и неаполитанскую королеву.

— Насколько я помню, он потерял глаз в бою, — проговорил Франц в раздумье. — Это наделяет его статусом национального героя, а моя дочь чрезвычайно романтична.

— В действительности он лишился глаза на дуэли. То была сабельная рана. А дуэлировал он, защищая честь одной дамы.

— Еще лучше, Меттерних… еще романтичнее. Хорошо, приступайте к осуществлению своего плана как только мы прибудем в Вену.

— Мне кажется, — покачал головой Меттерних, — было бы разумнее подождать несколько недель, прежде чем назначить Нейперга почетным кавалером при вашей дочери. За это время возникшее у нее, как бы сказать, чувство одиночества еще больше усилится.

В положенное время назначение состоялось; затем, по предложению Меттерниха, Марию-Луизу отправили на воды в Экс-де-Прованс. Заранее проинструктированный доктор убедил ее, что необходимо лечение. Одним из сопровождающих Марию-Луизу был Нейперг. На первых порах ее возмущал этот навязанный ей спутник, но черная повязка на правом глазу завораживала, хотя она и старалась рассматривать ее как нечто отвратительное. Сам же Адам фон Нейперг находил австриячку миловидной и женственной и был более чем доволен возложенным на него поручением, которое Меттерних обрисовал довольно откровенно, без обиняков.

— Почему, — спросила однажды Мария-Луиза недовольным тоном, — вы упорно называете меня «Вашим Величеством»?

— А как же еще мне величать вас, Ваше Величество?

— Возможно, я ошибаюсь, но в вашем настойчивом обращении в такой форме я улавливаю иронические нотки. На французском троне восседает королева династии Бурбонов. Мне присвоен титул трехкратной герцогини, но в лучшем случае я всего лишь опять австрийская эрцгерцогиня, как вам хорошо известно.

— Мной руководило желание не иронизировать, а польстить вам, — спокойно ответил Нейперг. — Впредь я стану называть вас «Ваше Высочество».

Смягчившаяся Мария-Луиза, склонив голову, пристально всматривалась в черную повязку.

— При каких обстоятельствах вы потеряли глаз? — спросила она.

— На дуэли, Ваше Высочество. Было проявлено неуважение к даме, и я счел необходимым защитить ее честь.

Мария-Луиза почувствовала в груди легкое волнение, но она постаралась подавить растущее возбуждение, вспомнив кое-что из услышанного о похождениях Нейперга.

— Вы сражались против моего мужа, — сурово заметила она. — Довольно часто говорили с ненавистью о нем. Мне неприятно видеть одного из наиболее активных врагов моего мужа среди своих придворных.

Нейперг не ожидал такого поворота, но не растерялся.

— Позвольте почтительнейше заметить: Ваше Высочество находится в заблуждении. Я не чувствую теперь ненависти к императору Наполеону. Разве он не стал косвенной причиной выпавшей на мою долю привилегии служить Вашему Высочеству?

Мария-Луиза покраснела. И хотя она уже отвыкла шевелить ушами по каждому поводу, они тем не менее слегка вздрогнули. Черная повязка, дразня и завораживая, мелькала перед глазами.

Приободренный явными признаками заинтересованности, Нейперг продолжал в приятно-вкрадчивой манере:

— Раньше, когда император Наполеон был еще непобежденным врагом моей страны, я ненавидел его и сражался с ним.

Нейперг сделал паузу, стараясь пустить в ход максимум личного обаяния, на которое только был способен.