Бегом на шпильках - Анна Макстед

Мама переключается в свой базовый режим: «заломленные руки».

— Не очень, — объявляет она с прискорбием. Ее взгляд пробегает по мне, но при этом всячески избегает моего. — Все такая же болезненно худенькая, но что тут поделаешь, меня она не слушает, я уже все перепробовала.

«Секундочку, — думаю я, — а как же те два фунта, что я набрала? Вот она — людская неблагодарность!»

— Но, что еще хуже, «Балетная компания» дала ей от ворот поворот. Я ужасно расстроена. В наши дни не так-то просто найти работу. Я тут подыскала ей местечко в химчистке, у моего знакомого, так нет, она, видите ли, даже слышать об этом не желает. Я понимаю, это далеко не идеальный вариант, но согласись, все-таки лучше, чем ничего?! О, Джеки, как ты думаешь, Натали сможет найти себе работу? Знаешь, я очень переживаю.

Исключительно чтобы не выскочить опрометью из дома, я использую «пилатесовскую» технику дыхания (каждый выдох длится в пять раз дольше обычного, так что после того, как ты медленно вытолкнешь из себя полные легкие двуокиси углерода, вероятность смерти от удушья становится настолько реальной и неизбежной, что все второстепенные дела и заботы забываются в момент). Делаю глубокий, судорожный, конвульсивный, отчаянный вдох и едва не пропускаю ответ Джеки. К счастью, ее слова столь выразительны, что легко проникают сквозь засасываемый воздух.

— Ну, конечно, Натали найдет себе работу! — рокочет она. — Еще лучше прежней — она же такая умница! Шейла, глупо даже сомневаться, ты должна верить в нее! Ах! Uno momento, тут Барбара хочет сказать ей пару слов.

Мамино лицо вытягивается, и она неохотно передает мне драгоценную трубку. Я в ужасе смотрю на нее.

— Это тебя, — восклицает мама, размахивая трубкой, словно гремучая змея своей погремушкой. — Бери, не бойся. Она не кусается!

Глава 30

Осознание вины — это аперитив к наказанию. Что-то вроде «вот тебе чуток для начала» перед тем, как влупить по полной. Чтоб ты прокляла тот день еще до того, как он наступит.

Когда мама протягивает мне трубку, я понимаю: представление начинается. У меня подкашиваются ноги, и мне приходится сесть. Если б я только могла стать… да хоть вон той фарфоровой корзиночкой с такими же фарфоровыми цветочками; если б я хотя бы могла получать удовольствие от скандалов! Ведь есть же люди, имеющие к этому склонность. Для меня же это все равно, что получать удовольствие от собственной казни. Или высидеть до конца концерт экспериментальных танцев.

— Ба… Бабс? — заикаясь, бормочу я, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота.

— Натали. — При звуке ее каменного голоса мой пищеварительный тракт сводит судорогой. Такое впечатление, будто там анаконда до смерти сдавливает козу.

— Да?

Слышу, как Бабс глубоко вздыхает и говорит:

— Я очень зла на тебя.

При этих словах меня буквально выворачивает наизнанку. Роняя телефон, я несусь в туалет, — «В этом доме не говорят: „уборная“!», — и тужусь, тужусь, тужусь, пока извергаться больше уже нечему.

— Натали! — кричит мама, осторожно стучась в дверь. — Ты в порядке?

— Все хорошо, — булькаю я в ответ.

— Бабс говорит, чтобы ты перезвонила, когда тебе станет получше, — выкрикивает мама. — Может, позвать доктора Истгейта?

— Нет, спасибо, — пищу я, спрашивая себя: не означает ли фраза «когда тебе станет получше» на самом деле «когда ты искупишь вину за свое преступление»?

Три минуты спустя я выхожу из туалета: пошатываясь и дрожа. Должно быть, Энди ей все рассказал. Мама трогает мне лоб и цокает языком.

— Смотри, ты вся вспотела, и лоб холодный. Похоже, ты приболела. Я же чувствовала, что тебе нездоровится. Думаю, тебе лучше прилечь. Почему бы тебе не переночевать здесь? Твоя кровать застелена. Я просто не смогу спать спокойно, если ты поедешь домой в таком состоянии.

В обычной ситуации мысль провести ночь в своей бывшей спальне меня совсем не привлекла бы. Мама так и не сделала ремонт, и все там в гнусных розовеньких рюшечках и оборочках: пуховое одеяльце с кружавчиками, аккуратненько, в рядок — мишки и Барби, кукольный домик, пластмассовый чайный сервиз, игрушечная плита, детские книжки, ночничок со Спящей Красавицей.

Но еще страшнее то, что от всех свидетельств моей подростковой жизни тихонько избавились, словно их и не было: исчезли постеры «Дюран Дюран», моя скромная коллекция лаков для ногтей — тоже исчезла, вместо нее — кучка керамических зверушек. Наверняка в какой-нибудь дождливый выходной, вдохновленная очередной телепередачей из цикла «Изменим наш дом», мама решила перевернуть вверх дном весь чердак и вернуть вещам моего детства их законное место. Та же участь постигла и спальню Тони (голубой декор, игрушечные паровозики, «Лего», пластмассовые ружья, ковбойская шляпа, водяные пистолеты и т. п.). «Жжжуууть!» — как сказала бы Бабс.

И ведь именно Бабс — причина тому, что я с радостью принимаю любезное мамино приглашение. Если я сейчас поеду домой, то не исключено, что Бабс может просто-напросто выломать дверь. Впрочем, у ее брата есть ключ… Вздрагиваю всем телом. Капиталист, обращенный сначала в хиппи, а затем уже — в человека, страдающего эмоционально-словесным недержанием, Энди — это сила, с которой нельзя не считаться. Или, в моем случае, которой следует всячески избегать.

— Если захочешь что-нибудь надеть — твоя ночнушка с Белоснежкой под подушкой, — заливается мама, пока я взбираюсь по лестнице. И затем тихонько, себе под нос: — И будет очень жаль, если ты до сих пор в нее влезаешь. — А потом, уже громче, непосредственно мне: — Принести тебе молочка?

— Да, спасибо, — говорю я, планируя вылить его в умывальник.

Включаю розовенький ночник, и комната мгновенно трансформируется то ли в грот доброй феи, то ли в дешевый бордель. Медленно снимаю одежду, умываюсь, заползаю в свою до смешного мягкую постель и закрываю глаза. Странное это чувство — вновь оказаться в односпальной кровати: такое ощущение, будто лежишь в роскошном открытом гробу. Принимаю решение не усугублять иллюзию — и не надеваю ночнушку с Белоснежкой.

Как нарочно, у меня разыгрывается сильнейшая мигрень, и я не встаю с постели до самой пятницы. То есть до того дня, на который Мэтт назначил мою «отвальную». Он предложил встретиться возле «Колизея»[59] в 16:00, сказав, чтобы я ничего не планировала на вечер: на тот случай, если «дело примет опасный оборот». Для меня это не проблема, поскольку отныне и до конца жизни все мои вечера абсолютно свободны. Перезваниваю ему: убедиться, что у него ничего не изменилось.