Бегом на шпильках - Анна Макстед

— А я как раз знаю одну инструкторшу по пилатесу! — вскрикиваю я, вся трепеща от того, что могу быть хоть чем-то полезна. — Она преподает у нас в спортзале.

— А она тренирует в частном порядке? Я не могу заниматься с обычными людьми. Мне надо уменьшить формы, а пилатес — самый лучший способ.

— Разве? Я имею в виду: от него не сильно-то вспотеешь.

— Натали. Он придает гибкость телу, растягивает мышцы! Вот почему многие балерины занимаются пилатесом!

— А я думала, это только для того, чтоб быстрее восстановиться после травм, — я использую пилатесовскую технику дыхания для хорошей затяжки никотином.

— Послушайте, вы двое. Вам совершенно незачем уменьшать свои формы, — ворчит Мэтт. — Вы такие же объемные, как пара ершиков для чистки курительной трубки. На вашем фоне старушка Белли смотрится как телка-рекордсменка. Без обид, Белли.

Белинда — с этого момента известная исключительно как «Носорожиха» — тихонько клохчет в углу.

— Белли, — воркующим голоском говорит Мел. — Который час? Мне нужно немного разогреться перед… ну, ты знаешь.

Белинда смотрит на часы.

— Половина шестого. Я тоже с тобой.

Чмокнув меня на прощание, они удаляются.

— Я, пожалуй, тоже вернусь. — Мэтт мешкает. — Ты не окажешь мне одну любезность? Не присмотришь за Падди минут десять? Мне еще нужно заскочить кое-куда. — Я колеблюсь. — Не волнуйся, репетиции уже закончились, — добавляет он. — Все давно разошлись.

— Конечно, — отвечаю я. — Без проблем.

Теми же быстрыми, семенящими шажками мы возвращаемся в «Колизей». Когда до меня доходит, что мы цокаем по тротуару в нелепый унисон, я сдаюсь и тоненько блею:

— Ну что, у Падди последнее время не было ушных инфекций? (И получаю в награду благодарное: «Были, аж целых две».)

Я сижу в опустевшем зале, в ряду «Е», а Падди — будучи в блаженном неведении относительно двойной нелегальности нашего с ним присутствия здесь, — погружается в сон. Сцена совершенно пуста, голубая обивка на спинке сиденья впереди меня прорвалась от старости. Зал выглядит довольно убогим. Но я все равно не могу унять дрожь эмоционального возбуждения. Здесь дом моих мечтаний и грез. Поднимаю взгляд на потолок. Бежевый с голубым. Чем-то напоминает цветовую гамму в…

Внезапно огни рампы вспыхивают, и тишина нарушается звуками пианино: пианистка наигрывает сюиту из «Щелкунчика». Узнаю переход к сольной партии Феи Драже. Сглотнув, я вжимаюсь в кресло. Самое последнее, что мне сейчас нужно, — это встретиться лицом к лицу с Джульеттой. Мэтт же уверял, что репетиции уже закончились! Разрываясь между восхищением и смятением, смотрю во все глаза. К центру сцены скользит легкая, фарфоровая фигурка в вычурном костюме: пачка цвета фуксии, — накрахмаленные, отделанные рюшем слои плавно переходят в светло-светло-розовое, белые колготки, пуанты розового атласа, звездная диадема. Я подаюсь вперед. Мел! Это же Мел. Она смотрит прямо на меня, вытягивает вперед руку, улыбается и делает реверанс.

Жест понятен каждому. В твою честь. Сбитая с толку, перевожу взгляд на пианистку. Белинда! Я даже не знала, что она умеет играть на пианино. Ничего не могу с собой поделать. Слезы сами льются из глаз. Музыка вдыхает в мою душу новую жизнь. А Мел — просто волшебница. На этот раз она забывает про отрешенность и вся отдается страсти. Мел скользит, — невесомая и счастливая, — и такое впечатление, что она плывет по воздуху, и каждое ее движение — густое и тягучее как сироп. И тут я вскакиваю с кресла: на сцену выпрыгивает балерун в бирюзовой бандане. Мэтт!

Мэтт в роли Щелкунчика-Принца, втиснутый в камзол темно-красного бархата и золотой парчи. Сюдя по выпуклости на промежности, размером с хорошую репу, под колготками у него не меньше пяти суспензориев. Он скачет по сцене, словно неловкий горный козел, и величественно-надменное выражение на его лице — точная копия физиономии Оскара, чье утонченное дарование не сравнится с его самомнением. Милая, ангельская улыбка Мел не сходит с ее лица, даже когда Мэтт плюхает ее на пол, точно мешок с капустой. Я хохочу так громко, что бедняга Падди, судорожно дернувшись, просыпается.

— Клянусь, — говорю я позже, крепко обнимая всех троих, — это самая замечательная вещь, какую для меня делали, за всю мою жизнь.

Белинда становится красной как свекла, и даже Мэтт выглядит смущенным. Мел громко кричит:

— Мы хотели подарить тебе что-то особенное; и это была моя идея, я это придумала!

— Просто замечательная идея, Мел, — говорю я. — А ты потрясающая, правда, потрясающая танцовщица. А Бел! Ее игра на пианино — это вообще что-то невообразимое! Ну, а ты, — добавляю я, поворачиваясь к Щелкунчику-Принцу. — Есть ли, вообще, пределы у твоих талантов?

Мэтт награждает меня подзатыльником.

— Нахалка! Ладно, все, хватит. Давай, исчезай, пока я совсем не расчувствовался. Сегодня пятница, дело к вечеру. Уверен, тебя ждут не на одной дикой гулянке.

Они провожают меня до служебного входа. Я скачу к метро. Ага, на дикой гулянке! Ждут меня, как же! Сижу в вагоне и улыбаюсь, несмотря на то, что сдавлена между громадной американкой и каким-то мужиком, раскинувшим ноги так широко, что между ними все 180 градусов. Видок, вообще-то говоря, впечатляющий: так и хочется спросить, не занимается ли он танцами профессионально. Хотя, на самом-то деле, хочется сказать совсем другое: «Сдвинул бы ты свои лапы, козел! Ты же в общественном транспорте! Вот придешь домой — и раздвигай их там, на диване, сколько душе угодно. Ты меня сейчас совсем расплющишь!»

Вот Тони, например, считает, что за место в этом мире надо бороться. Но при этом он терпеть не может женщин, которые сидят в метро, развалившись и раздвинув ноги. Тони считает, что этим они как бы «дают пощечину» всем окружающим. Как-то раз он допустил (намеренно) ошибку, рассказав об этом своем предубеждении Франни, на что та ответила прямо в его ухмыляющееся лицо буквально следующее: «Еще одно гнетущее свидетельство примитивного, неотесанного ума». А, кстати, что она там говорила по поводу диеты? Мол, я сама помогаю подавлять себя? Но сейчас я совершенно не чувствую себя подавленной. Вспоминаю недавнее представление и — да, пусть глупо, сентиментально, чисто по-девчоночьи, — чувствую себя прекрасно. И раздвигаю коленки на дюйм.

Мое чудное настроение резко падает, как только я добираюсь до дома. В квартире тихо и темно.

Я не кричу: «Здесь есть кто-нибудь?», как это обычно делают персонажи фильмов ужасов. Стучусь в комнату Энди и — медленно и осторожно, словно ожидая, что оттуда вылетит нетопырь, — приоткрываю дверь ногой. Комната абсолютно пустая — лишь хрустальный шар одиноко поблескивает под потолком. Нетопырей тоже нет. Закрываю дверь. Тащусь в ванную. Резервная полка пуста. Делаю глубокий вдох. В воздухе еще чувствуется едва уловимый лимонный запах лосьона после бритья. Шагаю к окну и резко распахиваю его. Холодный воздух врывается внутрь, выдувая остатки лосьона. «Вот так», — говорю я. — «Вали отсюда!» С достоинством выхожу в коридор. Когда звонит телефон, трубку я поднимаю, совершенно не задумываясь: словно мамаша, берущая на руки плачущего малыша.