Переплет - Бриджет Коллинз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кажется, я поблагодарил его еще раз. Потом он вроде бы показал мне титульный лист и печати, подтверждающие, что книга изготовлена с согласия Лэнгленда и куплена у уполномоченного книгопродавца. Само собой, он назвал стоимость книги. Но все это не имело для меня никакого значения. Я поднялся наверх и прочел книгу почти до самого конца. Она поглотила меня, и я даже не слышал, как прозвонили к ужину; не видел Эбигейл, когда та зашла в детскую зажечь лампы. Ласковые волны воспоминаний баюкали меня; я унесся в бескрайние поля и дремучие леса и увидел домик на дереве, ручную выдру и приключения на старой каменоломне. Добродушную, толстую мать, отца, умевшего ездить верхом и охотиться, трех старших братьев и верного друга, фермерского сына, всегда готового прийти на выручку… Лишь когда настало время ложиться спать, няня отобрала у меня книгу. Я очнулся, моргнул и вспомнил, где нахожусь; вспомнил, кто я.
Сколько раз я перечитывал ее с тех пор? Закрыв глаза, я вижу деревню Лэнгленда в низине и тропинку, ведущую к ней с крутого холма. Слышу, как поскрипывает известняк под редкой травой, на которой я лежу, глядя в небо. Вдыхаю ароматы дикого чабреца и нагретой солнцем земли.
В конце книги Уильям женился. Эта часть нравилась мне меньше всего. Милый читатель, если бы я только мог поделиться с тобой хоть крупицей радости, переполнившей меня, когда моя любезная Агнес улыбнулась мне из-под цветочного венка, я бы считал, что моя жертва не напрасна… Я вытянул руку к огню и представил, как с моих пальцев сыплются вниз нежные лепестки флердоранжа.
Я был глупцом. Эти воспоминания были так хорошо знакомы мне, словно я сам их прожил, но я никогда не задумывался о самом Лэнгленде и о том, как появилась эта книга. Воспоминания были старыми, и, скорее всего, Лэнгленд давно умер, но прежде я не понимал, что такое книги. Я понял это лишь год тому назад однажды вечером. Нет, это случилось даже меньше года назад… Тогда я все еще был отцовским любимчиком.
Дело было прошлой осенью, примерно за неделю до вступительного экзамена, ранним вечером, когда уже смеркалось. После урока я остался в отцовском кабинете. Доктор Ледбери только что ушел; я слышал его голос в коридоре – Эбигейл вручала ему шляпу. А я, кажется, размышлял об отрывке, который мы переводили, и взгляд мой рассеянно скользил по отцовскому шкафу с диковинками. Павлиньи перья прижались к стеклу, как папоротники в оранжерее. Тут я заметил, что сарацинский нож висит криво; должно быть, горничная протирала пыль и неаккуратно повесила его на место. Я встал и потянул на себя дверцу; обычно та была заперта, но попытка не пытка.
Тут шкафчик вдруг выдвинулся из стены.
Задержка в долю секунды – и открылась огнеупорная печать. За шкафом оказалась встроенная в стену книжная полка. Я уставился на ряды книг. Большинство из них были в дешевом матерчатом переплете, в отличие от дорогих томов из школьной библиотеки. Когда я прочел имена, во мне что-то кольнуло; они как будто были мне знакомы. Марианна Смит. Мэри Флетчер. Эбигейл Тернер. Я должен был узнать эти имена, но никогда не слышал, чтобы слуг называли по фамилии, и мне еще не приходилось видеть книг, в которых хранились женские воспоминания. Наверное, поэтому я взял одну книгу с полки, уселся на подлокотник кресла и повернулся к свету.
Не помню, много ли времени прошло, прежде чем я понял, что это за книги.
Когда отец вернулся домой, я сидел в его кресле и смотрел на пепел в очаге. Фитиль лампы давно пора было обрезать, и каминная полка почернела от копоти.
Эбигейл впустила его в дом. Я представил, как он касается ее руки, когда она берет у него из рук пальто, – легкое касание, подобное взмаху крыла. Он что-то пробормотал, а она засмеялась.
Он вошел в кабинет, насвистывая мелодию. Увидев меня, опешил, но лишь на мгновение. Затем зажег лампу и повернулся ко мне, внезапно освещенный пламенем. Он по-прежнему насвистывал.
– Вижу, ты нашел мою маленькую библиотеку, – сказал он.
Тогда мне впервые подумалось, что я мог бы бросить ему вызов и победить. Но я ошибся. Я пригрозил пойти в редакцию «Каслфордского вестника», но отец лишь пожал плечами. Пригрозил обо всем рассказать матери, но он лишь поднял бровь и ответил:
– Мальчик мой, твоя мать – гениальная женщина: она в упор не замечает того, чего не хочет замечать. Но если тебе кажется, что ее книга хорошо бы смотрелась на этой самой полке…
Вступительный экзамен я так и не сдал. Через три дня меня отослали в деревню к дяде.
Я встаю. «Воспоминания Уильяма Лэнгленда» выскальзывают из рук и падают на пол, но я не наклоняюсь, чтобы их поднять. Мне не хочется думать об этих бесконечных месяцах, когда одиночество разъедало меня изнутри. Белые поля под снегом; черные леса. Часами я бродил по окрестностям, не встречая ни одной живой души; изредка попадались лишь браконьеры с замотанными платками лицами, и те скрывались в зарослях так быстро, что я уж сомневался, не привиделись ли мне они. Канун Завершения мы праздновали с дядей, и тот напился, прежде чем унесли суп. Потом были дождливая весна и мир, зазеленевший в одночасье. Жаркое солнечное лето. Дни тянулись медленно, как солнце, ползущее по небосводу за моим окном. Полгода, бессмысленные, как мусор, что я нашел на дне дорожной сумки по возвращению домой: надорванный чек из ювелирной лавки; несколько фазаньих перьев; треснувшее деревянное яйцо с узором из цветов.
Но бог с ним. Я наклоняюсь и поднимаю книгу. Смахиваю пыль с обложки. Перед отъездом я сказал отцу, что сжег ее. Хотел, чтобы он понял: я не такой, как он. Но у меня рука не поднялась бросить книгу в огонь. Я уже готов был это сделать, но не решился. Уильям Лэнгленд мертв; ему все равно, сгорит книга или нет. Но я не сжег ее не поэтому. Я знал: будь Уильям Лэнгленд жив, я купил бы его воспоминания за любую цену. Выпил бы его детство одним залпом, не колеблясь ни секунды. И это означало, что я ничуть не лучше своего отца. Даже хуже – ведь Лэнгленд наверняка был в отчаянии, раз решился продать воспоминания о
