Первопонятия. Ключи к культурному коду - Михаил Наумович Эпштейн

измерения, социального пафоса. Даже националисты выпячивают идею не столько нации, сколько народа, подчеркивая, что не вся их родная страна и национальные слои пронизаны народным духом, а есть еще так называемое население, недостойное называться священным именем «народ». Подлинно честолюбивая нация хочет не оставаться нацией, но стать народом, социальным откровением миру. Вот почему мерить народ только национальным происхождением претит даже сколь-нибудь мыслящим шовинистам. Народность – это и есть тот высший критерий, который можно прилагать разом и к нации, выкорчевывая в ней социально чуждые элементы, и к обществу, выкорчевывая в нем элементы национально чуждые. Ни большевизм, ни национализм не могут обойтись без народности, а значит, и друг без друга.

Народность как идеал и идол

Но в конечном счете именно идеал народности и приводит народ к краху, низводит его к варварскому состоянию, к той низовой цельности, которая на более высоких уровнях всегда расчленяется на социальное и национальное, постепенно упраздняя из идеологии само понятие «народ». Как «идеологема», народность есть умозрительная попытка возрождения «рода», архаической общности, которая предшествовала разделению национального и социального, кровного и имущественного, природного и культурного. Оттуда, из глубин первобытной магии, и ведется та смутная связь «истины» и «справедливости», «родового» и «всеобщего», которая потом завораживает словами «правда» и «народ». «Народ» – это все, что выросло из рода за долгие века истории, усложнилось и расслоилось на личности и сословия, а затем во имя «народности» возвращается в цельность вторичного понятия-мифа. Если «род», «племя», «нация» – это первичные реальности социально-этнического порядка, то «народ» – это искусственный продукт сначала романтического воображения, а потом идеологической манипуляции с целью жесточайшей централизации государства.

Когда с распадом СССР развалилась и нация-социум, этот воспрянувший с «Интернационалом» из глубокой древности «род людской», само понятие «народ» лишилось своего смыслового основания. Национальное и социальное больше не тождественны друг другу. Нет советского народа, а есть разные нации в евразийском сообществе и разные социальные слои внутри каждой нации. И хотя еще раздаются патриотические призывы к «народу» и «народности», сквозь голоса популизма все слышнее могильное безмолвие самого «народа». Народ – это то, чем громче всего клянутся и что само по себе всегда безмолвствует, как в финале пушкинской трагедии «Борис Годунов».

Одна из свежих попыток реанимировать непознаваемую сущность народа, в которую можно не только мистически верить, но и политически ее привлечь на сторону авторитарной власти, – «глубинный народ». «Глубинный народ всегда себе на уме, недосягаемый для социологических опросов, агитации, угроз и других способов прямого изучения и воздействия. <…> Своей гигантской супермассой глубокий народ создает непреодолимую силу культурной гравитации, которая соединяет нацию и притягивает (придавливает) к земле (к родной земле) элиту, время от времени пытающуюся космополитически воспарить»[242]. Очевидно, что концепция «глубинного народа», с которым, минуя бюрократические надстройки и социологические опросы, героически взаимодействует «верховный правитель», восходит к идеологии итальянского фашизма и германского нацизма, а также российского евразийства.

Представление о том, что народ всегда прав, что он – средоточие всей мудрости, высших ценностей, перед которыми каждый индивид должен склониться, – одно из самых тяжких заблуждений истории. Народ жесточайше ошибался, когда поддержал большевиков в Гражданской войне и слепо верил Сталину; народ привел к власти Гитлера и нацизм; народ славил Мао Цзэдуна и Ф. Кастро… Ф. Бэкон писал об идолах и ложных понятияx, сковывающих человеческий разум. Народ – один из самых страшных идолов, который воздвигается разумом и пленяет его, встает у него на пути, заслоняя и Бога, и личность, и сам разум. Конечно, трудно расстаться с «народностью», этим словом-призраком, вошедшим во множество политических программ и курсов истории. Но еще труднее с ним не расстаться, почувствовав впитанную им кровь нескольких поколений. Таково свойство великих бесплотных идей: они потому и не имеют своей плоти, что питаются чужой, настоящей.

✓ Власть, Интеллигенция, Родина

Настроение

Настроение – подвижное душевное состояние человека, жизнеощущение в данный момент или период времени.

Отличие настроений от чувств и эмоций

Настроение – самый неуловимый и потому достойный особого внимания элемент человеческой психики. Чувства и эмоции более или менее исследованы, поскольку они оформлены и предметны. Любовь и ненависть, зависть и страх, страдание и наслаждение, стыд и радость вызываются конкретными явлениями или событиями. Я кого-то люблю, кого-то ненавижу, чего-то боюсь, чем-то восторгаюсь… Но что является предметом настроения – если оно бодрое или вялое, мечтательное или игривое, тревожное или угрюмое, кроткое или желчное? Предмет настроения – не кто-то или что-то, а Целое, Все, Мир, включая Меня Самого.

По словам психолога С. Л. Рубинштейна, «настроение не предметно, а личностно – это во-первых, и, во-вторых, оно не специальное переживание, приуроченное к какому-то частному событию, а разлитое общее состояние. <…> [Оно] более переливчато-многообразно и по большей части расплывчато, более богато малоуловимыми оттенками, чем более четко очерченное чувство»[243].

Порой разница между эмоцией и настроением может передаваться грамматически как разница между личным глаголом и предикативным наречием (категорией состояния). «Он радуется (чему-то) – ему радостно». «Он скучает (о ком-то) – ему скучно». «Радостно», «скучно» – безличные сказуемые: не я совершаю это действие, именуемое «настроением», но оно свершается со мной.

Настроение и мировоззрение

В силу своей всеохватности настроения так важны для характеристики целостного миросозерцания, мировоззрения, которое объемнее отдельных идей, оценок, интерпретаций. Если идея соответствует эмоции, то есть отношению к конкретному предмету, то мировоззрение соответствует настроению, то есть отношению к миру в целом. Мировоззрения суть не что иное, как застывшие, интеллектуально мотивированные настроения; отсюда и понятие «умонастроения». Можно показать, что мировоззрение Шопенгауэра – это разработанное в понятиях, стройно выраженное капризно-сердитое настроение; мировоззрение Гегеля – это задумчиво-созерцательное, спокойно-оптимистическое настроение; мировоззрение Кьеркегора – меланхолическое, унылое, тревожное; мировоззрение Маркса – раздраженное, воинственное, гневливое; мировоззрение Ницше – эйфорически-ликующее, экстатическое; мировоззрение Сартра – задорное, решительное настроение, и т. д. То настроение, которое более всего свойственно мыслящему человеку и чаще овладевает им, постепенно охватывая все его представления и понятия, приобретает форму умонастроения, то есть системного мировоззрения. Картина мира вырастает из призмы, через которую мы смотрим на мир.

Колебательность и типы настроений

Возникает вопрос: чем вызываются настроения, если не конкретным лицом или событием? Вероятно, они выражают внутреннюю подвижность, колебательность самой личности, которая переходит из одного психического модуса в другой. Известно, что человек не способен пребывать в абсолютной физической неподвижности. Если он стоит, то при этом незаметно для себя переносит центр тяжести с одной ноги на другую. Если