Первопонятия. Ключи к культурному коду - Михаил Наумович Эпштейн

использоваться в развитии цивилизации. Знание есть информация о наличных фактах и связях мироздания; мышление – трансформация этих связей, создание новых идей, которые, в свою очередь, могут быть претворены в новые предметы, свойства, возможности окружающего мира.

Мышление как проявление силы

На вопрос, что такое мышление, Эмиль Бенвенист отвечает: «…мыслить – значит оперировать знаками языка»[231]. Но что значит – оперировать? Какого рода действие совершается со знаками языка? Что/кто выступает оператором этого действия?

Вот свидетельство Альберта Эйнштейна:

Слова языка, в той форме, в которой они пишутся или произносятся, не играют, мне кажется, никакой роли в механизме моего мышления. Психические сущности, которые, по-видимому, служат элементами мысли, являются некими знаками или более или менее явными образами, которые могут «произвольно» воспроизводиться или комбинироваться… <…> …Эта комбинаторная игра занимает, по-видимому, существенное место в продуктивном мышлении, прежде чем возникает какая-то связь с логической конструкцией, выраженной в словах или каких-то других знаках, которые могут быть переданы другим людям. Упомянутые выше элементы существуют для меня в визуальной, а некоторые в двигательной форме. Конвенциональные слова или иные знаки тщательно подыскиваются уже на второй стадии…[232]

Итак, языковые знаки возникают на второй стадии, а им предшествует комбинаторная игра с элементами, которые существуют в визуальной или двигательной форме. Мышление совершается в некоем пространстве, точнее, в континууме, куда на роль первичных элементов могут приглашаться самые разные сущности. Например, я могу мыслить о природе мысли (как делаю сейчас), и тогда на роль мыслей назначаются клавиши, или кнопки, или палочки, или сабли, и я мысленно нажимаю на них или взмахиваю ими в воздухе, скрещиваю их, чтобы представить, как мышление оперирует мыслями. Мысли могут выступать как поршни, или шлюзы, или костяшки домино, и я привожу их в действие и прослеживаю эффект их взаимодействия: мысль – костяшка, падение которой отзывается во всем ряду других мыслей; или шлюз, открытие которого меняет уровень понимания и вводит в действие последующие шлюзы… Мышление перебирает разные способы представления своего предмета и ищет наиболее эффективный способ распорядиться ими, скомбинировать их так, чтобы образовалось наиболее энергичное поле их взаимодействия.

Сами элементы выступают визуально или тактильно: их можно касаться, их можно схватывать, метать их, гладить, сплющивать, переставлять, жонглировать ими. Но то, что приводит их в движение, можно определить как силу, причем ближе всего – как мускульную силу. Есть три основных поприща (способа приложения) человеческой силы: работа, война и эрос. Мышление совершается во всех трех формах и часто смешивает их, так что движение, начатое как таран, пробивающий стену, может завершаться плавным скольжением. Мышление представляет собой некую суммацию, или общий корень всех сил, которыми человек способен воздействовать на окружающий мир и других людей: сил грубых и нежных, воинственных и любовных, обнимающих и отбрасывающих, толкающих и притягивающих.

Л. С. Выготский указывал, что мысль рождается из мотивирующей, энергийно-волевой сферы сознания:

Мысль – еще не последняя инстанция в этом процессе. Сама мысль рождается не из другой мысли, а из мотивирующей сферы нашего сознания, которaя охватывает наше влечение и потребности, наши интересы и побуждения, наши аффекты и эмоции. За мыслью стоит аффективная и волевая тенденция. Только она может дать ответ на последнее «почему» в анализе мышления[233].

Мышление в чистом виде есть именно сила как таковая, энергия, которая применяется к некоей проблеме, представленной конфигурацией идеальных тел: визуальных, тактильных, кинестезических. Даже числа представляют собой не абстрактные сущности, а тела: либо фигуры их начертания, либо пучки каких-то палочек, стеблей, либо камешки, шарики, кружочки. Сила мышления все время производит операции с этими предметными сущностями: слепливает их, разделяет, раздирает, отшвыривает, вбирает в себя, и все это есть выражение чистой силы, работающей, воинствующей и наслаждающейся.

Как показывают Дж. Лакофф и М. Джонсон, любое философское понятие, даже самое отвлеченное, включает в себя метафору, пространственность, наглядность. Каждое понятие, даже самое отвлеченное, куда-то ведет и заводит, строит и пристраивает. Вот, например, одно предложение из введения в гегелевскую «Науку логики». «Для того чтобы представление по крайней мере понимало, в чем дело, следует отбросить мнение, будто истина есть нечто осязаемое»[234]. Вопреки содержанию гегелевского суждения, отрицающего осязаемость истины, само оно строится из вполне осязаемых представлений, лепит пространственный образ бытия (что легко усмотреть и в немецком оригинале, и в русском переводе). «Пред-ставление» – то, что поставлено перед чем-то. «По крайней мере» – на краю, на пределе чего-то. «По-нимало» – вбирало в себя. «Следует» – след, оставляемый чем-то, следующий после чего-то. «Отбросить» – здесь осязаемость пространственного жеста говорит сама за себя… Гегелевская фраза как бы жестикулирует, очерчивает некую фигуру в пространстве. И только поэтому мы способны ее воспринимать. Недаром говорят про умозрение, умозрительность. Здесь важна не только умственность, но и зрительность, само их сочетание.

Даже самые абстрактные термины имеют пространственную основу: «абстрактный» – отвлекающий, оттягивающий; «умозаключать» – как бы запирать, замыкать на замок ума; «представлять» – ставить перед. Хороший авторский стиль отличается от плохого именно своей пластичностью: он передает движение слов-тел в том мыслительном пространстве, силовой слепок которого они несут в своих корнях, первообразах. Плохой стиль работает с условными, абстрактными значениями, произвольно сочетая их, ломая их пространственность, тогда как хороший вбирает первообразы слов и так их расставляет, что рисуется убедительная картина той силы, которая соединяет эти тела и стрoит то сооружение-концепцию, которая представлена в ее языковом выражении.

Мышлению каждого индивида свойствен особый стиль жестикуляции, обращения с предметом. Есть мыслители эротичные (Платон), работящие (Гегель), воинственные (Ницше)… Но в целом мысль витальна и энергийна по своим истокам и пластична по своему применению. Мышление – это «мускульная» работа с элементами бытия, отвлеченными от вещественности и тем не менее сохраняющими пластичность, то есть расположенными в пространственном континууме и передвигающимися по таким траекториям, которые определяются в терминах: «ближе», «дальше», «выше», «ниже», «глубже», «быстрее», «сильнее»… Мыслитель командует этими элементами и созерцает их маневры и перестановки, что-то резко отбрасывает или сочетает, подчиняя их импульсам воли: «туда! глубже!», «подвинься!», «подойди поближе!», «повернись так!», «вон отсюда!». Это непрестанное силовое плетение каких-то узоров в бесконечно емком ментальном континууме.

Мыслительство

«Мыслительство» – загадочный род деятельности, который отсутствует в любом перечне социально признанных профессий. Ни в одной самой причудливой и богатой культуре нет таких штатных единиц – «мыслителей». Есть профессии философа, писателя, критика, филолога, преподавателя, аналитика, эксперта, но можно принадлежать к любой из них и при этом не быть мыслителем.

Мыслителя нельзя отождествлять с мудрецом. Мудрец пребывает