Бал Додо - Женевьева Дорманн

Уже три года прошло, как начали копать на мысе Сент-Мари. На глубине восьми футов нашли галерею и старый морской гвоздь, а на пятнадцатифутовой глубине обнаружили следы пушечного пороха и прямоугольный запал. Но не сокровища. Когда дошли до уровня моря, пришлось подключать насосы и откачивать воду из ямы. Именно тогда дух Поля Отрива посоветовал копать дальше, но одному Богу известно, почему Шарлотта де Карноэ отказалась от этого.

Очевидное объяснение поразило Бени: поиск сокровищ интересовал кладоискателей гораздо больше, чем сами сокровища.

А когда она предложила взорвать динамитом мыс, на котором, как предполагалось, находится клад, на нее с ужасом посмотрели, будто она произнесла что-то богохульное. Даже с точки зрения логики, даже с точки зрения быстроты и речи быть не могло о том, чтобы взорвать мечту динамитом. Своим жестоким предложением она шокировала этих людей, для которых тщетно копать до самой смерти было лучше, чем за мгновение убедиться, что они гонялись за химерой. Из этого Бени заключила, что указания круглого столика, должно быть, тоже были лишь посланиями химерных духов.

А вот теперь Поль Отрив обращался именно к ней, к Бени.

Телефон в очередной отключке. Где-то на линии обрыв, и «Гермиона», и без того затерянная на краю мыса, стала островом на острове. Нет возможности позвонить тете Шарлотте и передать сообщение, которое поймала ее рука. А главное, нет возможности позвонить Морин в Блу-Бей. В крошечном почтовом отделении Ривьер-Нуара служащие ничего не могут сделать и явно забавляются, глядя, как девушка топает ногами. Когда наладится связь? Они разводят руками. Такая плохая связь! Надо ждать. Позади маленького деревянного домика, в котором разместилась почта, видны неухоженные могилы на кладбище. Стадо коз, принадлежащее сторожу, пасется здесь же, прямо на захоронениях. Птица фаэтон стремительно спускается и усаживается на крест, разглядывая козлов.

Ждать — чего? Если есть то, чего Бени терпеть не может, так это ждать. Она возвратилась в машину и погнала на юг. Телефон отказал ей в возможности услышать голос матери, и теперь она хочет только одного: поговорить с Морин, которую, как это ни странно, она так мало знает. Нет сомнений, что все это из-за Рождества. Может быть, все бывшие младенцы на Рождество хотят свернуться клубочком на руках матерей. Только эти слова — свернуться клубочком — заставляют ее оттаять. Уже давным-давно она нигде не сворачивалась клубочком. Может, всем матерям на Рождество следует прижать к себе своих детей? С утра Морин призывает ее, Бени это чувствует и, до упора выжимая педаль газа, несется, даже не глядя на дорогу, которую знает до мелочей. Она правит машинально, тормозит, проезжая деревни, объезжает крестьян, сидящих по обочинам, и рытвины, выбитые дождями на этой проселочной дороге, которую правительство находит излишним ремонтировать.

Лицо Морин, ее голос, смех, жесты преследуют ее так, что впервые в жизни она равнодушно воспринимает все, что обычно радует ее на этой дороге: делониксы на побережье Морна, которые на фоне асфальта создают цветочный ковер, роскошный морской горизонт и томительное спокойствие рыбацкой деревни. Не отдавая себе отчета, она проскочила королевское шоссе, которое пересекает сахарный завод Бель-Омбра и загадочные заросли Суйака. Она гонит по узким мостикам через бурлящие потоки в небольших ущельях, окутанных непробудными снами. Она проскакивает сквозь черные облака от грузовиков и автобусов, которые еле тащатся на подъемах. Только бы с ней ничего не случилось! Только бы она тоже не умерла! Она гонит от себя эту пагубную мысль, представляет себе Морин живой, непобедимой. Она босая под варангом, задумчивый взгляд красивых фиолетовых глаз теряется в неопределенности, а тонкие пальцы бегают по струнам гитары. Раньше, когда она была маленькая, в Лондоне, укладывая ее спать, Морин садилась в ногах кровати и, едва касаясь струн цитры, ждала, пока глаза Бени не слипались. И сегодня Бени видится, как за стеклом машины проносится не Плен-Маньен, не гористый горизонт на раскаленном небе, а окно Портобелло, за которым падают хлопья снега. В оконном своде, как и во всех окнах Лондона, мигает рождественская елка. Четырехлетняя Бени слышит цитру Морин и перебирает в руке прядь ее длинных шелковистых волос, проводя ею по самому чувствительному месту — между верхней губой и носом. Волосы Морин пахнут вереском и пачули. Позади ее отец, Ив, сидит поперек кресла, свесив ноги с подлокотника. Он смотрит, как взрослая укладывает спать маленькую, курит длинную сигарету, пахнущую медом, а снега становится все больше, и он уже окутывает квадраты окон. Морин — фея, это по ее велению падает снег, из ее пальцев выходит музыка, она позволяет прикасаться к своим волосам, чтобы ощущение полного счастья погрузило ее дочь в сон. Ив смотрит на них и размышляет, кого он больше любит: маленькую или большую.

Машина Бени проезжает мимо аэропорта, устремляется по старой взлетной полосе, которая используется не по назначению и ведет в сторону «Зеленой лагуны». Дорога пролегла среди полей сахарного тростника, пересекает необработанные земли, заваленные огромными базальтовыми блоками, упавшими не иначе как с луны. Эта бесконечная дорога имеет тупики, которые должны были служить стоянками для самолетов, и Бени признается себе, что, в самом деле, только ради феи можно катиться по взлетной полосе на машине 4L, чтобы достичь ее приюта.

С его гигантскими терминалиями, плюмериями и газонами, прямыми, как стрела, парк отеля «Зеленая лагуна» — свежий и тенистый оазис после пустыни, которая окружает дорогу. Проехав под покровом деревьев, Бени останавливается в тени и замечает, что красный «меари» Морин припаркован, а это означает, что она дома.

Когда-то тут стоял хорошенький низенький дом под соломенной крышей, густо заросший бугенвиллеями. Но его сломали, теперь на этом месте воздвигнут туристический отель из бетона и дерева в стиле летних лагерей, по последнему крику моды. У входа сверкает бассейн в форме фасолины, рядом бар и эстрада, где оркестр каждый вечер мощным натиском децибелов разгоняет меланхолию заходящего солнца.

«Зеленая лагуна» входит в сеть отелей, которыми управляет дядя Лоик. Это стало предметом дурных семейных споров. Вивьян не мог согласиться с тем, что старый дом будет разрушен и его заменит тяжеловесная архитектура, скопированная с крупных отелей побережья, и с тем, что вырубают старый парк, которому более ста лет, чтобы на этом месте построить новые бунгало. Но Лоик де Карноэ оставался непреклонным, а аргументы сына считал старомодными и глупыми. Отель по соседству с аэропортом должен быть вместительным и из года в год принимать все большее количество туристов, что особенно ценно в такой близости от места прилета и отлета. Едва сойдя с самолета, отдыхающие получали там все, о чем мечтали: теплая вода, пляжный матрасик на белом песке, комната с кондиционером, вечно томная европейская музыка, звучащая даже в туалете из невидимых динамиков. Эта музыка, по мнению специалистов по организации отдыха, создавала интимность, сглаживала щемящее чувство оторванности от дома и заглушала непривычный шум прибоя и завывания ветра в ветвях филао. По вечерам вместо томной музыки звучали бодрые всплески оркестра, который начинал грохотать с часа аперитива, заглушая звяканье посуды, нудные беседы и стрекотание тропической ночи.