Бал Додо - Женевьева Дорманн

Давным-давно в ее собственной семье была странная история. С сестрой матери, когда Лоренсия была маленькая. Она рассказывает, что ее тетя, когда была молодая, славилась своей красотой и «совсем светлой кожей». Один тип из деревни влюбился в нее, а она презирала его, он был очень черный. Он шпионил за ней и без конца к ней присматривался. Как-то она с матерью шла по деревне, и он услышал обрывок фразы, сказанной дочерью: «Ночью все кошки серы». Мужчина принял эту фразу за проявление внимания к себе, так как одевался обычно в одежду серого цвета. С этого дня она начала серьезно болеть, и длилось это не один месяц. Как-то вечером, в самом сильном припадке болезни, она встала, собрала свои вещи и ушла прямо в халате среди ночи. Она шла по деревне и будила индусов-рабочих, которым шила одежду в кредит; она требовала, чтобы они вернули долг. Потом она нашла какого-то старика с повозкой, погрузила на нее свои вещи. В деревне все ее любили и очень удивлялись, видя, как она уходит: «Ты куда идешь?» Но она ничего не говорила в ответ, а только шла за тележкой, стариком и быком. Она ушла к этому типу в сером и прожила у него целых три года! Когда мать приходила к ней туда, она на все вопросы отвечала абсолютно бессвязно. Потом вмешалась полиция, но никто не мог уничтожить ту власть, которую он над ней имел. Однажды он умер, утонул, и в тот же вечер девушка вернулась к матери. Потом она вышла замуж за маклера. Позже, состарившись, она призналась, что три года, проведенные с этим типом, прошли как в тумане; она ничего не видела и ничего не помнила, «это был дурной сон». Только смерть колдуна освободила ее. Мать Лоренсии говорила, что он навел на нее порчу. Лоренсия начала задумываться: а у этой Бени, которую она подтирала, когда та была маленькой, которая росла у нее на глазах, все ли у нее в порядке с головой, может, она тоже стала жертвой порчи. Она не узнавала ее. Не только потому, что та спала под варангом. Это она всегда проделывала, несмотря на запреты Большой Мадам и родственников. Но с тех пор, как она вернулась и стала хозяйкой большого дома, вся жизнь здесь перевернулась. Во-первых, она отменила обеды и ужины, чего никогда не было на памяти Лоренсии. Никакой скатерти, ни накрытого стола, ни цветов! С тех пор как она вернулась, на кухне не пахнет едой. Только завтраки, и все! Когда мамзель ест? Загадка! Она приказала, чтобы ей всегда оставляли в холодильнике продукты. Но каждое утро Лоренсия отмечает, что она нечасто прикасается к провизии. Лоренсия регулярно выбрасывает увядшие листья салата, сгнившее манго и залежавшиеся яйца. А спит она когда? У Лоренсии часто бывает бессонница, и из своего дома она видит, как сквозь деревья до трех утра светятся огни «Гермионы».

Боже, как она изменилась с тех пор, когда ее легко удавалось запугать, если она не хотела идти спать. Тогда достаточно было сказать: «Осторожно! Сейчас придет волк или дикая кошка и тебя съест!» — чтобы она забилась под простыни и смирно лежала.

Сегодня она больше не боится ни волка, ни дикой кошки, ни бродяг. Она больше ничего не боится, она стала как тетушка, когда та шагала, слепая и глухая, за тележкой, к серому человеку.

Однако Лоренсия еще не сказала своего последнего слова. Раз уж Большой Мадам здесь больше нет, присматривать за малышкой надо ей. В следующий раз, когда она увидит, как та уезжает на машине, она воспользуется этим и по всему дому нажжет камфары, чтобы прогнать злых духов. Осмотрительность еще никому не повредила. И раз уж сейчас она ее слушает, надо воспользоваться и втолковать, чем она рискует.

Сидя, Лоренсия придвигается к матрасу Бени и разъясняет, что есть еще то, что будет похуже злых людей, сумасшедших, убийц и порченых, которые повсюду рыщут. Эти хоть живые, их можно поймать и ударить, чтобы урезонить при необходимости. А другие? Те, у которых нет ни тела, ни формы, те, кто всего лишь тень в тени и дуновение в ветре, бессонные из иного мира, грешные души, неприкаянные, воющие духи, уж сколько месс отслужили, а они все не утихомирятся. Лоренсия опять понизила голос и пуще прежнего стращает ночными призраками: эти недоступные взору, но очень деятельные призраки с пронзительными взглядами и прозрачными руками наполняют ночь своим хохотом, их слова стелятся по земле или обрушиваются с потолка и от них шерсть встает дыбом у собак, которым дано видеть то, что недоступно человеку.

Теперь ее голос упал до шепота, она дрожит, и Бени замечает, что кожа на голых высохших руках покрывается мурашками. Когда она вспоминает о ночных тенях, ее захлестывает страх, а он становится заразительным. Бени тоже задрожала. Но не из-за этих скучных до зевоты историй, которые ей впаривает нянька: это происходит после тревожного вчерашнего личного опыта.

Вчера Бени весь день провела в доме одна, роясь в семейных архивах; уже темнело, и она проголодалась. Она пошла на маленькую кухню пожарить себе яичницу, эту кухню по распоряжению бабушки переделали из маленькой кладовки между гостиной и столовой специально для приготовления легких завтраков. Когда готовилась яичница, через открытую дверь гостиной Бени вдруг услышала из комнаты странные потрескивания. Она никогда не обращала на это особого внимания, она привыкла к звукам старого дома, где от малейшего перепада температуры или влажности воздуха поскрипывало дерево перегородок или скрипел паркет. В соломенной крыше гнездились птицы, на перекладинах не раз видели мышек и крысят, да и насекомые издавали разные звуки, которые давно стали привычными. Но на этот раз скрип был четкий и такой громкий, что Бени зажгла свет в гостиной, чтобы выяснить, в чем дело.

Она вошла в комнату, и звуки смолкли, но, когда Бени собиралась вернуться на кухню, скрип повторился с новой силой. Он исходил от круглого столика Ост-Индской компании, массивного, из темного дерева, с ажурно вырезанной по кругу столешницей, опирающейся на центральную резную ножку, которая книзу расходилась на четыре резные львиные лапы.

Дневной свет хорошо падал на него из окна, а по вечерам на столе зажигали большую китайскую фарфоровую лампу, которую поставила мадам де Карноэ, чтобы было удобно вышивать или писать письма. В то утро Бени, перенимая привычки своей бабушки, положила на стол пачку писчей бумаги, собираясь ответить на длинное и нежное письмо Патрика Сомбревейра, полученное три дня назад.

Сомнений не было, это скрипел стол. Ее это скорее заинтриговало, чем испугало. Бени включила в гостиной все лампы, в том числе и китайскую, чтобы повнимательнее разглядеть, что происходит. Скрип, казалось, раздавался из самого центра стола. Она приложила к столешнице ладони и почувствовала, что стол слегка дрожит: так в Париже дрожат до самых верхних этажей дома, которые стоят на подземной линии метро. Но здесь дрожь стола, которую Бени ощущала ладонями, ничем не объяснялась. Однако скрип прекратился.