Колумбарий - Александр Александрович Подольский

лет десять назад. Небо над головой становилось все светлее. Девушка закрыла глаза и услышала, как рядом присела Аня. «MARA» на языке индейцев аймара означает «время», «год». Этот язык весьма распространен в Боливии, так что Инга запомнила некоторые слова. Теперь она стала догадываться, почему не изменились буквы в письме Полины, ведь его она принесла с собой, и оно не принадлежало этому месту.

– Мы что же… – начала Аня, но Инга не дала ей закончить.

Крылья хлопнули совсем близко, их розовый друг явно хотел посмотреть, чем все закончится. Аня положила голову сестре на плечо и вздохнула. Догадка вертелась на языке у обеих, но озвучить ее не спешил никто. Она объясняла и то, почему Олег так легко отстал, и нетронутую стоянку, и даже одинокую птицу, поселившуюся тут. Самое большое зеркало на планете сыграло с ними злую шутку.

– Время, – наконец сказала Инга. – Вот что им нужно. Это место и его обитатели… Они перетаскивают жизнь на другую сторону, чтобы самим иметь возможность выхода наружу. Поэтому после твоего исчезновения огоньков стало больше.

– Звучит по-дурацки, – отмахнулась Аня. Казалось, она совсем успокоилась.

Инга только улыбнулась в ответ. Самое главное, что они с сестрой были вместе. Оставался только последний кусочек мозаики, который поставит точку в вопросе о том, где они сейчас находятся. Измученная поисками сестры Инга очень плохо спала и каждое утро воочию наблюдала, как из-за раскинувшихся прямо по курсу гор нехотя вылезает солнечный диск. Судя по небу, как раз приходило время рассвета.

Прижавшись друг к другу, Инга с Аней сидели на покрытом ржавчиной колесе и смотрели в сторону восточных хребтов, которые по-прежнему окутывала тьма. Время тянулось очень медленно. Солончак не хотел просыпаться, будто день здесь боялся поссориться с ночью. Лишь ветер неустанно носился по земле, ворошил траву и норовил зарыться в волосы.

– Я очень устала, – произнесла Аня.

– Понимаю. Я тоже.

Когда первые лучи солнца поползли из-за спин девушек и новый день стал рождаться у западных холмов, сестры переглянулись.

– Зато у нас есть собственный фламинго, – сказала Инга. – А на той стороне их до ноября ждать будут.

Аня грустно рассмеялась и беззлобно пихнула сестру. Инга посмотрела на лениво расцветающую зеркальную гладь солончака. Солнечные зайчики были единственными коренными жителями высохшего озера с этой стороны. Другие его обитатели застряли где-то посередине, а редкие чужаки едва ли задерживались тут надолго. Несмотря на полную похожесть, все-таки это был мертвый мир. Безумно красивый, но мертвый.

– Ну что, может, прогуляемся чуть-чуть? – спросила Аня. – Смотри, какую погодку нам обещают.

– Почему бы и нет, – с улыбкой кивнула Инга. – Лично у меня нет никаких срочных дел на сегодня. Посмотрим, сохранилось ли тут твое сердце.

– Какое еще сердце?

– Я покажу.

Салар де Уюни, одно из неназванных чудес света. Место, где исчезает понятие реальности, место, которое может поглотить человека без остатка… Инга с Аней поднялись и двинулись к идеально ровной поверхности озера. Удивительный соленый край встречал утро вместе с незваными гостями. Когда девушки входили в бесконечную панораму отражений, над ними хлопали сверкающие на солнце крылья одинокого фламинго.

Парк исполинов

За двое суток на помощь никто не пришел. Скорее всего, станцию уже признали затопленной. Запас гелиево-кислородной смеси подходил к концу, оставался лишь вариант с водолазным скафандром. Глозман с самого начала знал, что все закончится на глубине. Если программу он выбрал правильно, то давление его пощадит и не расплющит. По ощущениям, окружающая среда была скопирована верно и в барокомплексе поддерживалось то же давление, что и на морском дне. Плотность воздуха поражала. Ноздри слипались, поэтому дышать можно было только ртом. Пропали звуки и запахи. Но до их исчезновения Глозмана не покидало чувство, что кто-то пытается вломиться во внешний люк.

Глозман влез в водолазный скафандр и запустил воду в гидрокамеру. Пришла пора прогуляться по морскому дну, выйти из-под защиты стен подводной станции, почувствовать себя частью этого невообразимого глубинного мира… Раз уж мир на поверхности отказывался его принимать.

Ранее

Шторм бушевал уже несколько часов, блокируя видеосвязь. Призрачный силуэт перепуганной блондинки давно растворился в облаке помех, пропал и звук. Глозман отодвинулся от монитора и вздохнул. В висках стучало, дрожь в руках усиливалась с каждой минутой. Хороших вестей с поверхности он уже не ждал.

За сверхпрочным стеклом в холодных водах Мурманского моря дремали исполины. Стометровые гиганты, созданные безумным гаитянским скульптором, казалось, вырастали прямо из земли, потому что платформу покрывали донные отложения. Между статуями едва виднелась линия перевозки экскурсионных групп, которую обволакивали искусственно выведенные водоросли.

– Марина, – сказал Глозман, – если слышишь, посылай всех к черту. Нет меня. Отбой.

На огромный экран вернулись застывшие заголовки новостей из Интернета.

«Правительство Норвегии требует привлечь Глозмана к ответственности».

«Ученые со станции „Фортуна“ неожиданно свернули глубоководные исследования в районе желоба Медвежьего острова».

«К берегам Мурманского моря вновь выносит мертвых китов».

Тишина здесь была абсолютная. Ни людской болтовни, ни жужжания многочисленной техники, ни писка сонаров. Ничего. Большую часть оборудования уже вывезли, разбежался и персонал. С завтрашнего дня Парк исполинов вместе со станцией официально переставал существовать. Место, которое пять лет дарило радость и эмоции тысячам людей, доживало последние часы.

– Батискаф только что отправился с «Верфи», – пронесся по пустым коридорам механический голос Фортуны. – Ожидаемое время прибытия на станцию: через один час.

– Да хоть завтра! – рявкнул Глозман, и эхо затрепыхалось под металлическим потолком.

Он сидел перед экраном, хрустя костяшками пальцев. Как только удавалось чуть успокоиться, либо вспоминался разговор с Мариной о новых судебных исках, либо Фортуна сообщала о скором прибытии батискафа. Проклятой железяки, которой суждено забрать отсюда основателя парка, а по совместительству и последнего проводника по этому странному месту на глубине пяти сотен метров.

Покрутившись на стуле, Глозман закрыл окна с новостными ресурсами и вернул на экран сохраненные отчеты путешественников. Бесконечные благодарности создателю нового чуда света, сотни фоторепортажей, признание лучших турагентств и экскурсоводов мира – вот что заставляло Глозмана бороться за свое детище все эти месяцы. И он держался до последнего, порой даже переходя грань дозволенного.

Идею он подсмотрел у какого-то британца, который без особого успеха опустил на десять метров глубины в мексиканском Канкуне несколько сотен статуй, чтобы привлечь внимание дайверов. Теперь от музея подводных скульптур ничего не осталось, но в те годы находились желающие заплатить за экскурсию с аквалангом. Глозман же хотел сделать нечто умопомрачительное, огромное, страшное и красивое одновременно. Он хотел войти в историю. И своего добился.

Самым сложным оказалось найти