Колумбарий - Александр Александрович Подольский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глозман шел вдоль прозрачной стены и глядел в море. Подсветка в парке была отключена, и исполинов окутывала тьма. Двадцать девять скульптур – каждая выше Статуи Свободы – циклопическими тенями смотрели сквозь черную воду. В отблесках внешнего освещения мелькали рыбы.
За спиной что-то скрипнуло. Там, у двери в просмотровый зал. Глозман повернулся, удивленно нахмурив лоб. Он был под водой уже неделю, а последние дни еще и совсем один, но на галлюцинации никогда не жаловался.
– Фортуна, – сказал Глозман, поправляя гарнитуру. – Быстрое сканирование. Число персонала на станции.
На пару секунд все вокруг заполонили вспышки света, по коридорным стенам поползли пятна. Снаружи от стекла метнулась длинная тень, а у подножия исполинов засверкали контуры пешеходного туннеля.
– В настоящий момент на станции находится один человек.
У Глозмана имелась причина бояться, он это понимал, оттого и не спешил на поверхность. На суше его ждали люди по другую сторону закона, и договориться с ними было куда сложнее, чем с прикормленными чиновниками.
Он подошел к пульту управления и разбудил уснувшие огоньки. Зажглись мониторы эхолота, замелькали цветом многочисленные кнопки, вокруг исполинов стали набухать ламповые пузыри.
– Превышен лимит допустимой мощности, – прошелестел голос Фортуны. – В условиях ликвидации станции не рекомендуется использовать все ресурсы. Это может вызвать сбои в работе системы.
– А не пошло бы все на хер?! Пока я здесь, никакой экономии энергии. Да будет свет, мать твою!
Темнота попряталась по углам. За стеклом, которое было сделано с добавлением серебра и палладия и могло выдержать даже взрыв бомбы, включились мощные прожекторы, отпугивая жирных зубаток. Море посветлело, и в нем зашевелилась глубоководная жизнь. Глозман ввел код и открыл дверь в просмотровый зал. Здесь прозрачная стена выгибалась дугой, превращаясь в «брюхо» станции, а часть потолка сменяла металлическую шкуру на стеклянную, так что можно было взглянуть наверх. Исполины в перекрестных лучах подводных фонарей обретали жизнь. Впервые Глозман увидел их в миниатюре на одном из интернет-аукционов и сразу заинтересовался создателем. Им оказался глухонемой гаитянин, лепивший странные фигуры из всего, что попадалось под руку. Остальное было делом техники и средств, и уже вскоре на Медвежьем острове началось возведение каменных гигантов для последующего погружения.
Безымянному гаитянину помогали десятки других скульпторов, но, несмотря на это, все исполины были выполнены в общем стиле, будто каждого из них лепила одна рука. Монументальные творения и притягивали, и отталкивали, но не восхититься ими было нельзя. Впереди всех стоял Рыбак, печального вида великан с сетью, которая переплеталась с его ногами, превращая их в чешуйчатый хвост. Рядом томился Лесоруб. Свисающий до самого дна топор давно облюбовали мелкие моллюски. Над шлемом Стражника до сих пор виднелись остатки верхнего пути для экскурсий, а сам исполин, сотканный из различного оружия и напоминающий морского ежа, всей своей могучей статью показывал, что акватория под надежной защитой. Выше остальных был Четырехрукий, так что его силуэт просматривался с любой точки станции. Он служил неким компасом-указателем, протягивая длинные пальцы-щупальца к Медвежьему острову со Шпицбергеном на севере и к Новой Земле на востоке, а двумя другими руками обозначая норвежские границы, которые сузились с тех пор, когда морю еще не вернули старое название и оно звалось Баренцевым. Всех исполинов роднила одна деталь – у них не было глаз, но при этом не покидало ощущение, что слепые глыбы смотрят именно на тебя. Скульптор долго ничего не хотел объяснять, а потом написал: «Эти фигуры и так несчастны, им не следует видеть то, что живет на глубине». Глозман не стал спорить, тем более что жуткие, но необъяснимо притягательные изваяния в таком экзотическом месте быстро стали лакомым кусочком для туристов со всей планеты.
Однако проблемы начались почти сразу. Еще во время строительных работ у берегов расположенного рядом Норвежского моря нашли несколько мертвых гренландских китов, которые считаются исчезающим видом. «Зеленые» тут же связали это с Глозманом и потребовали прекратить загрязнение моря. Вскоре уже мурманские воды принесли полдюжины трупов нарвалов, и Глозманом заинтересовались на более высоких уровнях политики. Он накидал встречных обвинений в адрес норвежских заводов по переработке радиоактивных отходов, которые еще раньше загадили побережье, и на какое-то время все затихло. За эти месяцы парк стал очень популярен, здесь побывали многие знаменитости, и никто не сказал о нем ни одного дурного слова. Но парадокс заключался в том, что насколько все боготворили чудное детище Глозмана, настолько все ненавидели его создателя. Богатый, успешный, грубый и наглый – таких людей обычно не любят, однако Глозману было плевать. Он и не жаждал всенародного признания, ему хватало того, что парк пользуется невероятным успехом.
Но успех успехом, а у сильных мира сего оказались другие взгляды. Сперва бучу подняло министерство обороны, которое использовало Мурманское море как место дислокации своих кораблей, и лишние глаза им вдруг стали сильно мешать. Зато восторгу посетителей парка не было предела, когда однажды над головами исполинов проплыла громада подводной лодки. Глозману удавалось сдерживать негодование властей, пока в акватории не пропало рыбацкое судно. Сразу же отовсюду полетели обвинения, порой на редкость смешные. На сцену вылезали разномастные экстрасенсы и охотники за аномалиями, доказывая, что Глозман чуть ли не Кракена разбудил. Даже церковь не упустила возможности обвинить миллиардера во всех смертных грехах. А еще через месяц в этих водах бесследно исчезла атомная подлодка норвежцев. Последний раз гидролокаторы засекли ее недалеко от Парка исполинов. Назревал международный скандал, и правительство России стало готовить закон о
